Анастасия Стебнева
«Любите, пожалуйста, друг друга. Человека любить гораздо труднее, чем человечество в целом, но постарайтесь»
16 апреля в театре «Мастерская» прошла премьера спектакля «Эшелон» по тексту Михаила Рощина. Это спектакль о войне, о родстве не знакомых друг с другом людей, которые оказались вместе в поезде, едущем в никуда.

Мы поговорили с Анастасией Стебневой (выпускницей РГИСИ, мастерская Г. М. Козлова), которая исполняет роль Люси, и узнали, что она чувствует в спектакле и какая для нее эта девочка — Люся.
— В спектакле приятно видеть использование жестового языка. Как вы пришли к решению использовать этот язык не только у одного персонажа, но и в целом?
— У Михаила Рощина прописан персонаж, который появляется в дороге — Глухонемой. И поэтому для того чтобы общаться с начальником поезда, с Ивой, в которую он влюбляется потом, с нами Миша [Михаил Гаврилов, исполнитель роли Глухонемого — здесь и далее примечание редактора] стал изъясняться на языке жестов. Этого просила в том числе и Наталия Сергеевна [Наталия Лапина, режиссер спектакля]. В работе над спектаклем принимал участие человек, который консультировал нас по жестовому языку. А так как в условиях спектакля мы являемся и персонажами, и рассказчиками, то с самого начала было решено, что Глухонемой, когда он не персонаж, разговаривает голосом. Поэтому Миша Гаврилов начинает эту историю авторским текстом Рощина и далее соединяет его с языком жестов. Таким стало начало спектакля, и Наташа Лапина предложила соединить его с финалом, закольцевать. И в финале мы, уже мертвые, все переходим на этот язык. Мы больше не можем говорить.
— Что было для тебя самым трудным в «Эшелоне»?
— Пьеса структурно написана не совсем привычно. Поясню. В ней практически нет парных сцен. Все женщины существуют одновременно и вместе, диалог происходит между ними на протяжении всего времени, и поэтому это всю дорогу одна сплошная массовая сцена. Ощущение, что каждый персонаж всю дорогу поет какую-то свою ноту текстом, поведением, темой, возрастом… Когда эти женщины существуют на сцене одновременно, получается такой своеобразный оркестр. В нем есть и низкий звук каких-то негативных нот, и высокие ноты веры, и звонкие, и глухие, и потерянные, которые слышны редко. И найти себя в этом оркестре, свое нужное место в этой общей музыке, сплошной массовой сцене, понимать, чем тебе заниматься — все это было непросто. Наташа Лапина хотела уйти от быта, лишнего реквизита, предметного мира в какую-то образность, рассказ… Чтобы что-то возникало вдруг здесь и сейчас. Поэтому нужно было придумывать, простраивать, чем тебе заниматься, пока кто-то другой говорит или играет. Внимание зрителя должно быть не на тебе, но ты должен чем-то заниматься и не выпадать из истории. Ну и, конечно, после определенного дня репетировать и играть эту историю стало гораздо сложнее. Титанически. Это спектакль, в котором все слова должны быть очень точно подобраны, отзываться, звучать, попадать так, чтобы это никого не задело, но и не оставило равнодушным. Чтобы каждому было, о чем говорить, и это совпадало с его внутренним ощущением. Эта работа стала жизнью в определенный период в прямом смысле этого слова. И эти связи, которые были наработаны, казалось бы, годами между нами до нее, вдруг после определенного дня пришлось очень бережно выстраивать заново, потому что каждый был как оголенный нерв. Мы боялись этой работы, вернее, ее итоговой картины, премьеры. Тот период был очень трудным. И с технической точки зрения, структурно — это сложный спектакль. Это не совсем бытовой и правдивый способ существования. Это такое радио времени. Петь и говорить одновременно текст за автора, потом за персонажа, потом возвращаться в песню, играть события, одновременно ехать на стенке-декорации, снова петь… И так далее. Уложить все в единый пазл и сохранить внутреннюю линию персонажа и рассказчика было сложно, но интересно. Это моя первая работа с Наташей Лапиной, и я за нее очень благодарна и ей, и всем, кто создавал этот спектакль.
— Если бы ты могла поговорить в действительности с Люсей или с любой героиней, о чем бы вы разговаривали?
— Моя героиня Люся — ребенок тринадцати лет. Деткам сложно что-то объяснить так, чтобы они поняли. Может, это мое заблуждение, так как своих детей у меня пока нет. Но я знаю, что какие-то вещи, которые так ценны в детстве, понимаешь уже только во взрослом возрасте. И сказать об этой ценности детства ребенку так, чтобы он понял, довольно трудно. Трудно объяснить, что в этом детстве нужно оставаться как можно дольше, наслаждаться этим временем, этими запахами, восприятием, пониманием природы, этими «первый раз», ощущением времени, так как кажется, что оно тянется в детстве совсем иначе. Когда звучит слово, которое я, как Настя, в жизни не очень люблю — слово «Взросление» (оно почему-то отзывается во мне болью и тем, к чему ты не всегда готов), только тогда начинает осознаваться Ценность. У моей героини Люси за время пьесы происходит слово «Взросление» очень быстро. И сколько таких детей, которые взрослеют очень рано в силу обстоятельств жизни? У нее уходит на фронт мальчишка, в которого она так влюблена в этом вагоне, она впервые видит смерть, рождение ребенка… И путь моей героини к фразе «Я так в школу, в школу хочу» идет стремительно быстро. На войне все острее и время проходит иначе. Эту фразу ребенок в нормальной спокойной жизни никогда не скажет, потому что школа — это привычная всем нам история, скучно, неинтересно, но можно погулять с друзьями. Это уже кусочек счастья, которого на войне нет. И когда она вдруг в свои тринадцать хочет этой обычной, простой, той детской жизни, я вдруг понимаю, что она очень повзрослела. В этой одной фразе. Потому что я это когда-то сказала себе, когда я уже была в институте, курсе на втором-третьем. А она говорит это в тринадцать. И что бы я ей сказала… Даже не знаю. Она с мужественным сердцем справилась со всем тем, что ей пришлось пережить. Я бы сказала, что все пройдет, надо жить, любить, мечтать, верить. Это все закончится, это не может продолжаться вечно. Запомни все самое чудесное из своего детства и, пока тебе еще тринадцать, успей побыть в нем. Тебя ждет прекрасное, счастливое будущее, нужно только верить в него.
— В спектакле Люся еще маленькая девочка. Как ты думаешь, какой бы она выросла?
— Когда живешь в вагоне, в котором едут чужие друг другу люди, время сжимается. Обстоятельства так сильно объединяют этих людей, что они становятся твоей семьей. Все друг другу братья и сестры. Беда объединяет их. Они держатся вместе во имя жизни: своей и будущей. И эти чувства очень трудно испытать в повседневности. Я думаю, Люся надолго запомнит каждого человека рядом, кто остался и кого больше нет. Думаю, у нее будет очень обостренное ощущение своей семьи и ценности жизни и такое же отношение к своим будущим детям. Когда мы родители, мы хотим оградить своего ребенка от всей той боли, которую когда-то пришлось испытать в детстве нам самим. Думаю, моя Люся очень любила бы жизнь, семью, свой дом, но навсегда бы в ней осталась трещина войны, смерти и пустоты. Думаю, долгие годы от этого нельзя избавиться. От этих картинок перед глазами. Думаю, это никогда нельзя забыть.
— О чем ты думаешь перед премьерой спектакля?
— О том, что если к каким-то спектаклям я очень готовлюсь, то тут была только общая репетиция перед началом. Достаточно соединиться глазами с моими партнерами, зацепиться текстом, спеть и вместе посмотреть на этот вагон и, кажется, все… Все мысли уже только о «вместе едем». А обстоятельства настолько острые, особенно сейчас, что тебе не нужно настраиваться на что-то. Думаю, тут и так понятно. Еще думаю о том, что подумает зритель, верно ли он ощутит наш посыл. И я очень аккуратно стараюсь говорить что-то в спектакле, дабы не повредить и без того израненные души, которые сидят и по ту сторону сцены, и по эту. Думаю о бережном отношении друг к другу. И думаю о том, что было бы хорошо, если бы это было только в пьесе. И больше нигде и никогда… На поклонах глазами я пытаюсь сказать всем: «Любите, пожалуйста, друг друга. Человека любить гораздо труднее, чем человечество в целом, но постарайтесь. Будьте друг к другу бережны, даже в очереди в кофейню или в метро. И будьте любимы в ответ».
Текст: Александра Яковлева