Сразу хочется сказать об удивительной контрастности спектакля, о сплетении жанров в одно полотно, словно шерстяными нитями в цветной ковёр: вроде бы документальный текст, но и он поэтически сплетается со сказкой; вроде бы всё зиждется на музыке, но происходящее на сцене никак нельзя назвать оперой. И также со внутренними ощущениями: вроде бы ты понимаешь, кто прав, кто виноват, а кто поступил глупо, но не находишь в себе сил обвинять и злиться. Всё начинается со стэнд-апа о русских мужчинах, с песен и плясок, с угощения публики зефиром. Постепенно ты согреваешься и расслабляешься на неудобном пластиковом стуле. Тепло народных напевов, не слишком яркий, будто свечной, свет, отскакивающий от кирпичных сводов Боярских Палат, мягкость ковра и яркость костюмов погружают в радостное детское предвкушение, такое забытое сейчас, когда все посерьезнели и посерели. И холодные слова судебного протокола окатывают тревогой, как ледяной водой. Здесь не будет добрых молодцев и красных девиц, не будет золотых веретен и серебряных пялец, это история не об этом. Это — история о попытке обрести себя через религию, любовь, о боли, которую это порой приносит.

За основу спектакля взяты записи протоколов и допросов, и весь спектакль построен, как судебный процесс над девушками, которые теряют свою личность для общества — для них они лишь террористки, предательницы Родины, — поэтому в тексте звучит режуще-сухое «имя изъято». Их имя изъято, их место жительства изъято, их возраст изъят — остаются только их истории. В центре событий Марьюшка, но Марьюшка — это не имя, это лишь кличка, которая для нас служит маркером её наивной влюбленности и стойкости: ведь, как мы помним, Марьюшка три пары башмаков железных истоптала, три посоха чугунных изломала, три просвиры каменных изглодала на пути к возлюбленному. Вместо просвир, правда, подробные инструкции о том, как вести себя в новом мире: как надевать никаб и играть на народном музыкальном инструменте.

Финист — ещё большая абстракция, чем Марьюшка. Полностью обезличенный образ, чьё лицо мы никогда не видим, но это не мешает нам представить его во всех деталях. Ясный Сокол далеко, в другом царстве-государстве, но это не преграда для Марьюшки, ведь он заботливый и понимающий, не такой, как русские мужчины. Он показывает Марьюшке мир, о котором она никогда не догадывалась, уникальный в своей восточной экзотике. Это обобщение совершенно не исламофобно, не стоит считать, что за лицом Финиста скрывается весь мусульманский народ, хотя бы потому, что русские мужчины также обезличены, но они, в отличии от Финиста, не представляют собой недостижимую восточную любовь, о которой хочется помечтать.

Марьюшка, даже сломленная и осуждаемая обществом, не перестает любить своего Финиста. Вера в него и в его любовь даёт ей силу, она переживает допросы и судебные разбирательства, крики "террористка", "предательница" ей в лицо. Она стойко переносит объявление срока (хотя даже зал вздрогнул, когда услышал страшные цифры лет в колонии общего режима). Тем не менее давление общества и собственное страшное будущее насильно, практически унизительно обнажают её, и её косы — символ силы — падают на ковёр.

До последнего надеешься, что добро победит, что все будет хорошо, но это жизнь, а не сказка, и люди оказываются невосприимчивы к любви, они в неё не верят — и за неё наказывают, обрывая жизнь девушки двести пятой статьей. И кто здесь прав? Кто виноват? Лишь услышав подобные истории, начинаешь задумываться о справедливости.