2 + 2 = ?

Наверное, «1984» Джорджа Оруэлла — один из немногих романов, сюжет которого не нужно пересказывать (сегодня — уж точно). Многим знакомый, находящийся на слуху набор: новояз, Старший Брат, номера вместо имен, мыслепреступники. Постановка Виталия Любского в Санкт-Петербургском Городском театре повторяет прописанные 70 лет назад антиутопические истины в точности, прилежно придерживаясь текста романа: Уинстон Смит (Артур Козин), приличный гражданин тоталитарного государства, влюбляется в девушку Джулию (Анна Тананыкина), вместе с ней вступает в сопротивление и проигрывает. И правда, нельзя ведь сдуть пыль с книги, на которой ее просто не было.

Все существование Уинстона в романе проходит под присмотром телеэкрана, через который за ним и другими гражданами Океании наблюдает государство. В театре в экран превращается проекция на дальней стене. Почти никогда не гаснущая, она отражает все от мыслей и воспоминаний главного героя до явственно напоминающей свастику эмблемы Океании на фоне голубого неба. Телеэкран забирает остатки приватности: мы и так видим весь быт героя, включая старый унитаз и маленькую кухонную раковину, а теперь еще и копаемся в его мыслях. В тоталитарном государстве нет ничего скрытого от посторонних глаз, и потому мы можем крупным планом рассмотреть и так пугающих Уинстона мерзких крыс, и мягкие руки его матери, по которым он до сих пор тоскует. И даже в комнате на задворках Лондона, где Уинстон с Джулией, казалось бы, остаются одни, проектор продолжает мелькать сменяющимися картинками. Жизнь в Океании — жизнь напоказ.

Городской театр прилагает все усилия к тому, чтобы зрители оказались полностью в(за)ключенными в постановку. Зрительный зал в «1984» — одновременно и контролирующий Старший Брат (потому Уинстон особенно старательно фальшиво улыбается, смотря в глаза людям в первом ряду), и чуткий собеседник, перед которым не страшно исповедаться в мыслепреступлении. В одно мгновение зрители наблюдают, заставляя героев чувствовать себя узниками паноптикума, в другое мгновение уже мы оказываемся под наблюдением, и какая-то скрытая камера показывает на экране зрительный зал. Найти там себя достаточно забавно, но гораздо в большей степени жутко. Городской театр в самом буквальном смысле воссоздает технологию, когда-то описанную Оруэллом, и эта яркая демонстрация принципа работы телеэкрана на сцене пугает больше, чем на бумаге.

За тем, кто смотрит, власть — и зрителю ее дают ровно столько, чтобы он успел почувствовать себя в безопасности. А потом с головой ухнул в ощущение беспомощности, когда эту власть очень быстро отбирают. Мы тут не Старший Брат, а мыслепреступники, нас заставляют делать зарядку наравне с персонажами постановки и призывают ненавидеть Голдстейна, предателя. А несогласным грозят пытки в подвалах Министерства Любви.

Спектакль назван мыслепреступлением в двух актах, а где есть преступление, там будет и наказание. «1984» — история не о превращении порядочного гражданина в свободного человека, это скорее рассказ об обреченной попытке доказать государству, что ты имеешь право быть свободным. По большому счету, Уинстон просто хотел разрешения верить в то, что 2 + 2 = 4 и не претендовал на большее, но Океания не готова позволить ему даже этого. Вместо того, чтобы убить главного героя, его перевоспитывают: ведь не дай бог сотворить из Уинстона мученика. И он предает одно за одним свое право быть свободным, свое право верить во что угодно, свою любовь, он начинает видеть пять пальцев вместо четырех. Это кульминация спектакля — и одновременно с этим самые обезнадеживающие события из всех трех часов.

Впервые я прочитала «1984» за пять лет до того, как посмотрела спектакль в Городском, но один вопрос мучит меня с тех пор: это история про бесполезность протеста или про слабость Уинстона? Любое ли сопротивление в тоталитарном государстве обречено на то, что в итоге ты полюбишь Старшего Брата? Или другой человек, оказавшийся на месте главного героя, более мудрый, более уверенный в своих идеалах, более сильный справился бы? Кажется, Оруэлл имел в виду первое. Кажется, мне гораздо больше хочется верить во второе.

На сцене Уинстон поднимается и на его губах растягивается искренняя улыбка. Океания выигрывает войну, и вот-вот он по-настоящему радостно захлопает в честь этого. Сначала я написала, что в этот момент отворачиваюсь от сцены, но правда в том, что это ужасно, и я все же не могу отвести глаз.