КОГДА МОЦАРТ ВЫПУСТИЛ НОВЫЙ ТРЕК

В преддверии международного женского дня театр Вахтангова выпустил первую в 102-ом сезоне премьеру на основной сцене. Завоевавший свое почетное место на Арбате, театр всегда тщательно относится к подбору репертуара, но ответственность повышается в сто крат, когда дело доходит до самой большой, самой главной сцены, сердца Вахтанговки. Очередная премьера не может не сопровождаться тревогой и ажитацией, ведь новой постановке предстоит встать в ряд с репертуарными легендами – это и «Евгений Онегин», и «Маскарад», и «Мадемуазель Нитуш», и блистательная премьера прошлого сезона «Война и мир». Кому, если не ученику Римаса Туминаса браться за такое испытание?

Анатолий Шульев уже знаком вахтанговскому зрителю, а его выразительный режиссерский стиль несомненно запоминается. В трагический мир произведения он вплетает свою систему, граничащую между фарсом и полетом фантазии, которые остроумны и так просты одновременно, насладиться ими может как заядлый искусствовед, главное увлечение которого – находить отсылки к одним произведениям в других, так и неподготовленный зритель, для которого поход в театр – событие единичное. Так существует и история Моцарта и Сальери. Вне возрастов, вне поколений, вне мировоззрений и любых других разграничивающих параметров.

Что требуется для достижения величия? Вопрос мучает главного героя на протяжении всех трех часов действия. Я могу задать похожий вопрос, риторический и отличный ответом от случая к случаю, от человека к человеку. Что требуется для постановки исключительного спектакля? Находчивость режиссера, вовлеченность актеров, определенная, четко выраженная мораль первоисточника и, возможно, благословение самой судьбы. О последнем невозможно рассуждать без метафизических эксцессов, да и сам спектакль показывает, как неверны наши попытки овладеть своей судьбой, заключить сделку с Богом. Однако мы можем рассмотреть первые пункты.

На сцене происходит фарс. В самом лучшем понимании этого термина. «Амадей» Шульева ощущается как буффонада, как водевиль, быстрый, задорный, живой и искрометно смехотворный; отличается же спектакль от водевиля тем, что в корне своем это трагедия. Трагедия человека. А написана она была Пушкиным, потом интерпретирована для оскароносного фильма Питером Шеффером, а сейчас вновь адаптирована для сцены Сергеем Плотовым. В этой истории легко увидеть собственное отражение в Антонио Сальери, хотя сравнивать себя, несмотря на драматическую основу фабулы, с признанным и заслуженным придворным композитором довольно смело. Но в этом и суть! И режиссер передал это тем, как открыто, чуть ли не панибратски Сальери проводит нас по тому зрелищу, которое мы называем «жизнь». Все герои любят обращаться к залу, особенно же часто это делают две центральные фигуры. Но если Моцарт относится к публике как к публике, с жаждой одобрения, то для Сальери зал точно наполнен приятелями, товарищами по несчастью, которые может и не одобрят, но поймут его исповедь.

Поставить музыку великих композиторов на фон, включать отрывки их симфоний, опер и импровизаций в интермедиях, для переходов сцен или технических передышек – доступный вариант решения звукорежиссуры. Частый, простой и невероятно скучный вариант! Для «Амадея» любая скучная опция была недопустима, поэтому отношение к музыке здесь вольное и игривое. Она вплетена в повествование и буквально рождается из действий персонажей. Начало ей дают комичные танцы, звон бутылок, торжественный гром и игра в бильярд. Она и возвышает героев, и жестоко наказывает, не принимая грехов и не прощая гордыни и зависти.

Актерский состав – визитная карточка спектакля. Тандем народного артиста Алексея Гуськова и заслуженного артиста Виктора Добронравова не требует представления. Слова излишни для понимания всеобъемлющей харизмы обоих. Они проживают рок двух сопротивляющихся гениев, при этом не уподобляясь внутреннему актерскому соревнованию. Зрителям хватает времени, чтобы проникнуться и тем, и другим. Сальери – главный персонаж, вместе с тем, обращаясь к аналогии с циркулем, мы замечаем, что центральной острой ножкой все же будет Моцарт, которого старец отождествляет с Богом и вокруг которого теперь вертится вся его графитовая жизнь. Неудивительно, ведь Моцарт Добронравова проносится по сцене, как молния. Он сверкает, но и не затмевает остальных членов действия, не менее достойных, просто в этой пьесе не может быть роли ярче самого Вольфганга Амадея.

Мораль венской трагедии стала хрестоматийной. Мы не разделяем имена Моцарта и Сальери, ассоциируем их с заповедью о зависти и мести. В основе спектакля по-прежнему лежит именно эта тема, но поддерживается она новым, выведенным в заключение ко всем злоключениям Сальери мотивом. В финальном монологе, во многом похожем на заключительный монолог фильма Милоша Формана, рассуждения придворного композитора о посредственностях всего мира приводят к решению всей проблемы, несложной и вместе с тем невыполнимой морали. Сальери, стоящий под фигурой своего заклятого врага, говорит зрителям, как глупо предаваться целибату в надежде на небесную награду, когда человеку должно просто жить. Жить и наслаждаться жизнью. Учитывая общее настроение спектакля, эти слова были обязательны. Я не была за кулисами и мне точно не побывать на месте Виктора Добронравова, но смотря на тот запал, на ту энергию, с которой он танцует контемп под приветственный марш, с которой он представляет себя Фредди Меркьюри на концерте Уэмбли, невозможно не поверить, что он наслаждается своей работой. Как и великий композитор, одаренный Богом вместо праведного итальянца, наслаждался всем, что его жизнь могла ему предложить.

У «Амадея» есть все для того, чтобы стать любимцем публики. Это история с ясной, даже конкретной моралью и легким, позитивным подходом к ней. Весь спектакль – одна сплошная причина сходить и посмотреть его самостоятельно, но если вам нужен решающий аргумент, им может стать тройная волна из брейка в исполнении Виктора Добронравова.