«Я герой-неврастеник»

— Это получилось случайно. Если говорить про творческую карьеру, все началось с Петербурга. Я всегда был эксцентричным, любил петь и ездил по детским лагерям. Одна из педагогов по вокалу, с которой мы подружились, привела меня в ТЮТ (Театр юношеского творчества). Оттуда вышло много талантливых людей, например, Лев Додин. Там я попал в компанию, связанную с Фильштинским, великим педагогом и режиссером питерской школы.

— Кто у него только не учился: Хабенский, Трухин, Пореченков. Система преподавания Фильштинского частично основана на методе Станиславского. В ТЮТе мы играли разные спектакли: «Завтра была война», поставили «Вино из одуванчиков», где у меня была главная роль – одним словом, творческая тусовка. Нас никто не понимал, и мы не ходили в школу. Я ненавидел свою элитную гимназию в Петербурге, появляясь только на контрольных, которые писал стабильно хорошо. Понятно, что родители от этого были не в восторге, и сейчас я их прекрасно понимаю. Но подростком бессовестно сбегал в ТЮТ, вытащить меня со сцены было невозможно. Руководство школы не разделяло этот энтузиазм. Когда я пришел забирать документы для колледжа Табакова, моей маме сказали прямо: «Вы делаете огромную ошибку. Ваш сын будет подъезжать к воротам школы на разваленных «Жигулях» и просить роль Деда Мороза на утреннике». Через полгода я играл на сцене «Вино из одуванчиков» по приглашению Льва Додина, а педсовет принес мне огромный букет цветов.

— О да! (улыбается) Моя фотография теперь висит на стене почетных учеников.

— Мы с другом искали колледжи, чтобы проклятая школа не мешала нам заниматься творчеством, а еще сбежали из дома. На поезде в Москву я увидел объявление про последний день приема в школу Табакова. Стихи мы знали, с прозой тоже все было ясно – «Вино из одуванчиков» я помнил наизусть. Мне позвонили сразу и сказали, что возьмут в колледж, если поменяю программу. В итоге, кроме всего прочего, я читал басню Крылова «Волк на псарне», причем дуэтом с Табаковым, о котором тогда ничего не знал. Один из педагогов прошептал мне: «Повторяй за ним». Я, собственно говоря, и повторял, абсолютно уверенный, что меня никуда не возьмут. Помню, что уже успел переодеться, когда неожиданно позвали обратно. Пока шел по коридору, мамочки поступающих сочувственно шептали: «Они сейчас скажут, что нельзя расстраиваться после отказа и бросать мечту». Еще подумал: «Боже, какие там сидят изверги». Когда я вошел в своих кожаных штанах и стрижкой под ежик, Олег Павлович повернулся и сказал: «Старик, тебя мы ждали».

— Олег Павлович придумал гениальную вещь: они весь год ездят по России и отбирают талантливых детей, оплачивая проживание и поездку в Москву. У нас в колледже были ребята из Самары, Челябинска, Новосибирска, даже с Камчатки и Крыма. Мой сокурсник Максим Теняков, мы вместе играем, как раз из города-героя Копейска. Он рассказывал мне, как на последние деньги купил билет в Челябинск, чтобы попасть к Табакову на прослушивание. Для ребят, у которых не было средств, Олег Павлович давал золотой билет в жизнь.

— Пушкинский лицей (не раздумывая). Театральные колледжи есть везде, но школа Табакова уникальна. Это удивительное здание в самом центре Москвы, фактически пансионат, где полностью проходила наша жизнь. Мы бесплатно учились, было пятиразовое питание. Все точно поправились на пять килограммов – в столовой раздавали булки и пиццу – потом вместе худели. Царила атмосфера абсолютного творчества, когда мы спокойно уходили с уроков репетировать спектакль. Конечно, были и обычные для школы предметы – русский, литература, математика, – но все были влюблены в театр.

— Олег Павлович славился тем, что подписывался под всеми учениками, поэтому отчислял нещадно. Уже на момент поступления мы знали, что к выпуску останется только половина ребят. Предыдущий набор, в нем учился Паша Табаков, состоял всего из двенадцати человек – в общежитии было ровно такое же количество коек. С огромной теплотой вспоминаю это время, но первый год обучения был непростым: постоянная конкуренция и борьба за место под солнцем. Каждые полгода я клал заявление об отчислении на стол. Благо, что меня всегда отговаривали, иначе я бы сейчас здесь не сидел.

— Невероятный трепет. Он сильно болел, мой выпуск был его последним, но Олег Павлович все равно появлялся на каждом экзамене и даже приходил смотреть самостоятельные показы. Когда мы увидели его в первый раз, он говорил и говорил – никто из нас ничего не понимал. Но мы записывали его слова, а потом разгадывали их, как кроссворды. Для нас это было очень важно. Некоторые замечания, сказанные мне давно, до сих пор живут в голове. Я борюсь с ними и доказываю внутреннему Табакову: «Вот здесь вы были не правы, Олег Павлович».

— Он мне сказал, что я неврастеник. Олег Павлович страшно не любил таких людей: «Ты не сможешь удержать большой зал, не хватит энергии». С того дня, как я пришел в Ермоловку, где в зале могут сидеть 600 человек, продолжаю убеждать внутреннего Табакова в обратном.

— О, это вообще был отдельный номер в программе. Когда Табаков видел, что отрывок идет хорошо, мог взять очень шуршащую конфетку и медленно ее разворачивать, глядя прямо на актера. Он всегда сидел за столом: раков привозили специально из Саратова, стояла кружка с чаем. На экзамене по актерскому мастерству я играл Жадова, отрывок из «Доходного места». Сцена довольно серьезная: неврастения и слезы. В моем случае, Табаков пошел еще дальше: долго не брал трубку, которая разрывалась на весь зал, а потом стал громко говорить по телефону. На сцене была трагедия Жадова, у Олега Павловича: «Привет, Мариночка!». Мне за этот экзамен поставили пятерку.

— Когда еще был жив Олег Павлович, если ты задействован в спектаклях театра, за место работы действительно можно не переживать. Брали далеко не всех, но нам намекнули, что вопрос трудоустройства решен. Но случилось то, что случилось – пришел Владимир Львович. Гарантий работать в театре больше не было. Машков сказал, что прошлый порядок его не устраивает, нужен показ для всех. Он хотел не просто отрывки, а полную программу с танцами, пением и движениями. Нам дали три дня, чтобы подготовиться.

— Настоящая катастрофа случилась на следующее утро: у меня отказали связки, я просто не мог говорить. Вызвали фониатров, дали адреналин, но голос так и не появился. Скорее всего, психосоматика, подобных случаев в моей жизни больше не было. Но Машков отказался давать мне второй шанс. Я не очень верю в судьбу, но если она существует – это прямое доказательство. Сейчас я рад, что тогда не смог выйти на показ.

— Единственный минус колледжа в том, что после выпуска сложно попасть в любой театр. Обычно дальше поступают в вузы. Кому-то из моих сокурсников везло, они попали в стажерскую группу МХТ. Но для меня это дорожка была закрыта. Я показался Калягину, он любит устраивать показы и никого при этом не брать. Пробовался у Писарева, но у него не было мест. Оставались театральные училища: меня взял Золотовицкий, Кудряшов и тогда набирал свой первый курс еще один человек.

— Да, случился Олег Евгеньевич.

— Помню, что не хотел попасть к Меньшикову на курс, да и первое знакомство с театром Ермоловой нельзя назвать удачным. Сейчас я более осознанный человек, но несколько лет назад был настоящим провинциалом.

— В том-то и дело, что я из города Свободный, Амурская область. В Питер я переехал только в восемь лет. Конечно, у меня были хорошие школьные знания, но книжки начал читать только в колледже Табакова. Когда я шел к Меньшикову, единственное, что о нем знал: роль Костика в «Покровских воротах» и участие в «Легенде №17». Неожиданно на отборочном этапе Олег Евгеньевич вывалил на меня свои размышления о нашем курсе: «Зачем ко мне идете, табаковские? Вы уже готовые артисты». С присущим мне темпераментом я ответил, что мне некуда идти. А что мне оставалось делать. Возвращаться обратно в Питер и устраиваться к родителям в аэропорт? Меньшиков, видимо, офигел от того, как честно и нагло это было сказано. Он пропустил меня на второй тур, но я откровенно сказал, что хочу попасть к Кудряшову. Все мечтали у него учиться, и я в том числе – хотя, честно говоря, до сих пор не понимаю почему. Тогда Олег Евгеньевич предложил мне место в Ермоловке. Я уже был научен горьким опытом с Табакеркой, там тоже обещали работу в театре. Но, к моему шоку, Меньшиков сразу сказал: «Давай неси документы, сейчас будем тебя оформлять».

— Про меня еще в ГИТИСе легенды ходили: никогда не было случаев, чтобы кто-то сразу попадал в театр. Олег Евгеньевич убедил меня учиться на заочном отделении, я даже поступил на бюджетное место. Но пришлось пропустить две сессии, потому что в Ермоловке были выпуски спектаклей. Сперва я стал частью команды спектакля «Макбет», потом вдруг Юра Квятковский увидел во мне комедийного артиста и появился «Господин слуга». Я отчислен, но документы до сих пор лежат в ГИТИСе.

— В плане актерского ремесла школа Табакова дала мне даже больше, чем мог предложить вуз. Нас учили профессии. Было золотое время с потрясающими учителями. Еще был жив Михаил Андреевич Лобанов – величайший педагог, на котором держался весь колледж. Он постоянно цитировал Пушкина и никто из нас не понимал зачем. А потом стало ясно, что этими строками он полностью поменял наше мышление. Михаил Андреевич оставил свой след в каждом выпускнике школы Табакова. Без него не было бы Безрукова, Машкова – про себя вообще молчу.

— Нельзя сказать, что у нас в театре одна молодежь. Здесь работают разные артисты, в том числе и «старая гвардия». Но важно отметить, что эти люди не будут смотреть на молодого артиста свысока. Мы существуем в диалоге и учимся друг у друга. Есть в нашем театре артист «старой гвардии», Боря Миронов. Я его безумно люблю и уважаю, мы все время общаемся, несмотря на разницу в возрасте. Боря готов играть по новым правилам, и он легко перестроился с приходом Олега Евгеньевича. В большой труппе театра есть маленькая группка, которая работает больше всего, и в ней есть люди разных поколений.

— Думаю, что корень проблемы лежит в наших современных режиссерах. Я общаюсь со многими актерами, и везде прослеживается один паттерн: постановщики не умеют разбирать текст и работать с командой. Как можно ставить Чехова, не понимая смысл его драматургии пауз? Режиссерам проще сказать, что спектакль слишком глубок для зрителя, чем признаться в обратном. Они пытаются перепрыгнуть друг друга, но настоящим профессионалам этого не требуется. Туминас, Панков, Бутусов и Додин ни с кем не соревнуются, а занимаются творчеством. Может ли условный Бутусов в своем спектакле убрать Ленского шваброй? Может, но ты при этом рыдать будешь. Я недавно был на спектакле брусникинцев, который номинирован на «Золотую маску». Назвать это спектаклем было бы ошибкой, скорее, на протяжении двух часов на сцене идет манифест. Между актерами нет химии, они просто читают реплики. На мой взгляд, театр должен быть чувственным и сделать все возможное, чтобы зритель мог сопереживать происходящему на сцене. Перфомансы имеют право на существование, просто не называйте это спектаклем.

— Публика есть разная. Например, люди, которые ходили в «Гоголь-центр», были выращены лучшими спектаклями Серебрянникова. Он талантливый человек, который собрал вокруг себя не менее одаренную команду. Но в последнее время, на мой взгляд, там главенствовал принцип «странность ради странности». Публика продолжала ходить, потому что это стало модным, надо соответствовать статусу бомонда. Я был на одной из последних постановок и смотрел на реакцию зала. Убежден, что люди аплодировали не спектаклю, а фигуре Кирилла и «7 студии». Сейчас модным стал театр Богомолова: туда ходят выгуливать шубы и хорошо провести вечер пятницы. Но есть ли в новой режиссуре глубина – большой вопрос. При всем снобизме московского и питерского зрителя, когда люди видят настоящее искусство, им не нужно ничего объяснять.

— В наше время тебя начинают мусолить из проекта в проект, пока не появится новое лицо. Олег Евгеньевич снялся в «Покровских воротах», когда ему было двадцать лет, и он остается на самом верху. Сегодня звезды постоянно меняются.

— У меня давняя трагедия с кино. Мне не хочется работать в проектах-жвачках. Знаете, такие крутятся на фоне, пока домохозяйки готовят ужин. Меня очень любят кастинг-директора и зовут в мелодрамы, но я постоянно отказывался и продолжаю это делать. Эти люди ходят на мои спектакли, но говорят, что для таких, как я, не пишут ролей, способных раскрыть актерский потенциал.

— Я очень благодарен как людям, которые принимали участие в создании этого проекта, так и фанатам. Но у меня была эпизодическая роль, это нельзя считать большим появлением на экране. Откровенно говоря, я даже сериал не досмотрел.

— Совсем необязательно, просто с моими лицом нет других вариантов. В театре пытаются отказаться от типажа, но для кино он очень важен. Это еще одна причина, почему я очень рад работать в Ермоловке. Здесь можно пробовать себя в разных ролях, а не ждать снисхождения и сниматься в мыльных операх.

— (повисла интригующая пауза) Да вы что, конечно, нет. Я герой-неврастеник. В моем случае, это думающий и рефлексирующий интеллигент: Жадов из «Доходного места» или Треплев в «Чайке». Сейчас у меня нет выбора между кино и театром, пока я занимаюсь любимым делом на сцене.

— Единственная роль, которую я очень хочу сыграть – это Хлудов из «Бега». А так у меня нет четкого списка, но это точно должно быть что-то интересное и требующее эмоционального погружения: роль Кукушкина в «Волкогонов бежал», мужская версия Вассы Железновой или съемки в картине наподобие «Банши Инишерина».

— Я никогда не хотел играть Гамлета. Это уже сделал Смоктуновский, причем сделал гениально. Понятно, что будут сравнивать: кто такой я и Смоктуновский. Если будет интересное режиссерское решение, можно попробовать. Например, Гамлета однажды играл Леонов – говорят, что было невероятно.

— Если можешь связать свою жизнь с чем-то другим, бросай эту работу. Нам всегда так говорили. Еще любили повторять: «Жизнь несправедлива, а театр еще более несправедлив». По сути мы продаем свои эмоции зрителю. Актеры – ранимые люди, а в театре нас ранят постоянно. Если бы я мог прожить тихую жизнь у домика на море, было бы здорово, но я не могу себе этого позволить (смеется). В этой профессии надо уметь выживать, бороться и терпеть.