Испанский стыд

История о Рыцаре Печального образа, мечтательном идальго, вот уже 400 лет подвергается различным интерпретациям. Размышляющие о романе Сервантеса сходятся в том, что он — удачная пародия на рыцарский роман эпохи Ренессанса, но вот тон писателя интерпретаторы видят по-разному. Владимир Набоков вот считал, что автор написал печальное произведение с жестоким героем. Режиссер Антон Фёдоров в своем дебюте на сцене Театра Наций решил пойти вслед за этим мнением и представил зрителям спектакль о безумном бродяге и о циниках, которые его безумство поддерживают.

Место действия — все еще солнечная Испания, но не герцогский замок, а грязная прачечная с неприятного вида людьми. Западающим мотивом играет песня Maria Zamora «Mama El Baion», рефрен которой сильно напоминает русское ругательное слово, означающее глупого человека. Даже сначала не понимаешь, кто из людей, из которых никто не вызывает симпатии, тот самый Рыцарь Печального образа. Вдруг из кресла цирюльника встает тощий человек (Тимофей Трибунцев). Вокруг него все сразу начинают трястись в страхе, а он властно просит, чтобы ему подвязали подбитый нос. Дон Кихот Трибунцева — не романтический герой-мечтатель, а тиран-самодур, наводящий ужас на и без того несчастных людей. Его не жалко, он сам жалкий, и на протяжении всего спектакля ему хочется не сочувствовать, а наоборот, чтобы его поскорее утихомирили.

В прачечную на велосипеде заезжает разносчик пиццы Санчо Панса (Семен Штейнберг) — тоже абсолютно несимпатичный персонаж. Оказавшись не в том месте и не в то время, он становится оруженосцем Дон Кихота. И вот тут начинаются американские горки длиной практически в четыре часа.

Первый акт — знакомые нам по роману приключения идальго, напоминающие страшную клоунаду. Дон Кихот постоянно в кого-то стреляет, в него стреляют, в прачечную приходят и уходят новые отвратительного вида бездомные, льются литры крови, в какой-то момент театральная условность начинает ломаться, а понимание происходящего — вслед за ним. Сколько параллельных реальностей возникает на сцене? Почему несчастный канадец, которого Дон Кихот постоянно убивает, в новой сцене снова оживает? Спектакль — интерпретация пародии, пародия на пародию или зеркало зрителей, наблюдающих за этой феерией? Весь первый акт Фёдоров нагружает мозг зрителя так сильно, что под конец уже просто расслабляешься в кресле и говоришь себе: «Будь что будет». Интеллектуальной игры добавляют постоянные отсылки на поп-культуру, типа триллеров Тарантино, и гэги на злобу дня.

Во втором акте триллер сменяется лирикой. На истории несчастного рыцаря, выполненной в виде очень симпатичного мультика, можно даже немного всплакнуть. Больше нет обрывочных криков, но есть возвышенные речи о Великом. Пародия оборачивается в саму себя, то есть в рыцарский роман. Только герой в нем — совсем не Дон Кихот. На какой-то момент он исчезает с подмостков, вместе с ним снижается и градус безумия, по которому однако же быстро начинаешь скучать и посматривать в скуке на часы. Но, кажется, в этом тоже скрывается режиссерский замысел, потому что из-за небольшой эмоциональной передышки завершение спектакля, когда с Дон Кихота наконец-то слетают вымышленные рыцарские доспехи, задевает гораздо сильнее. Она отличается от той, что в романе, не такая сентиментальная, и этим зачин спектакля, данный эпиграфом из работ Набокова в начале, только подтверждается.

«Дон Кихот» в Театре Наций — это не тот спектакль, где все будет понятно сразу. Режиссер играет со зрителем в интеллектуальную игру и с первого раза точно выходит победителем. Дальше уже зависит от зрителя, захочет ли он взять реванш и долго размышлять о спектакле (а возможно, и пересмотреть снова) или забудет о нем, как о кошмарном сне.