Я всех любил. Без дураков

Первый в сезоне спектакль во дворе в «Невидимом театре» играют аж в начале мая, но теплеет в этом году поздно, а потому несмотря на разгоряченное действие гости рискуют замерзнуть. Чтобы предотвратить такие впечатления о постановке, на входе актриса Юля Башорина разливает по пластиковым стаканчикам что-то цвета чая с поднимающимся от него дымом. На вкус напиток напоминает непосредственно разбавленный чай с коньяком или и вовсе водкой — так шансы замерзнуть в действительности понижаются. Да и актеры на сцене (ну, точнее в центре двора перед полукругом из стульев) не собираются отказывать себе в алкоголе — так что зрители со входа автоматически присоединяются ко всеобщему куражу.

Пока гости рассаживаются-пьют-обмениваются старыми и новыми впечатлениями, участники постановки горланят соответствующие песни от «Моего настроения» Цоя до «Вахтерам» группы «Бумбокс». Происходящее в первую очередь напоминает квартирник или посиделки очень большой компанией в одном из панельных дворов — в такие вечера всегда темнеет поздно, гитара передается из рук в руки, взрослые мальчики курят, маленькие девочки боятся, что скоро мама позовет домой. Как и положено, в дружеском кругу такого формата все подпевают, тем более, что все, конечно, знают слова.

В этот же момент хочется закономерно задаться вопросом: «А это уже спектакль?» Считается ли песенный приквел частью нарратива, нужно ли учитывать его при подведении условных итогов спектакля — и можно ли вообще не учитывать уже полученное эмоциональное впечатление? Команда «Невидимого театра» едва ли ставит своей первоочередной задачей в этой постановке отрефлексировать границы театра, но тем не менее почти всегда работает над их размытием. Когда вы встречаетесь во дворе, чтобы посмотреть спектакль «Как хорошо мы плохо жили» по стихам и дневникам Бориса Рыжего, театр оказывается совсем везде.

В этой дворовой постановке нет как такового сюжета, хотя чувствуется, что мы хронологически движемся по жизни уральского поэта: смотрим на его детское увлечение боксом, юную страсть к геологии и взрослое обещание привезти своему сыну LEGO. Стихотворения, песни и дневниковые записи актеры «Невидимого» читают и поют на несколько голосов — каждый из них Борис Рыжий, но каждый из них и не он. Почти не переодеваясь, участники спектакля превращаются в алкоголика, гопника, женственного литературного критика, друга, девушку, деревья за окном поезда и просто в наблюдателя, проходившего мимо.

В первую-вторую или какую-то другую очередь, это кажется уморительным. Красочные смены образов в динамичной нарезке из событий смешат своей одновременной абсурдностью и реалистичностью. Каждую комедийную сцену здесь довели до смеха до слез и потом добавили еще чуть-чуть. Одновременно с этим, в полном соответствии с духом 90-х, за каждым забавным фрагментом следует не менее трагичный. Работая на контрастах, спектакль глазами Бориса Рыжего находит в отчаянной эпохе место смеху и любви. И, несмотря на то, что поэт, кажется, не тешит себя большими надеждами и действительно много рассуждает о смерти, окружающая и воссозданная во дворе свердловская действительность в конечном итоге ощущается скорее меланхолической, чем депрессивной.

Эмоции спектакля удивительным образом совпадают с вечерним петербургским освещением — абсурдный смех и романтика приходятся на закатный золотой час, а к сумеркам актеры провожают сначала ельциновскую эпоху под свет бенгальских огней, а позже молодость под песню Евгения Серзина. Вместе с естественным переходом от вечера к ночи также плавно заканчивается и история Бориса Рыжего, который будто бы все время пытался найти в окружающем мире постоянно ускользающую от него опору.

Впрочем, к концу так и неясно, чего в «Как хорошо мы плохо жили» больше — уральского поэта или его эпохи. Они оказываются неразрывно связаны, потому что стихи Рыжего удивительно гармонично звучат из уст людей в спортивных куртках, стоящих на ржавеющих бочках, крышах гаражей и деревянных паллетах. Но главное тут, конечно, не это. А любовь, которой пронизаны все образы, пародии и трагедии. Любовь Рыжего — к людям, и любовь «Невидимого театра» — к Борису Рыжему.