Кукушка-кукушка, сколько мне лет умирать?..

Этим летом я посмотрела целых два фильма с названием «Кукушка», и оба — хорроры. И если немецкая картина Тильмана Зингера — чуть более привычный для зрителя представитель жанра с обилием кровавых сцен и скримеров, то короткометражная «Кукушка» Евгения Николаева восхитила меня необычной реализацией хоррор-элементов и завораживающей атмосферой. На тот момент уже был анонсирован полнометражный фильм, и я стала с нетерпением ждать его релиза. И, как оказалось, не зря!

История таинственной девушки, катализатора мистических явлений в жизни главного героя, обросла трагичным нарративом. По сюжету полнометражного фильма, Аркадий (Иван Шамаев) возвращается в полуразрушенный дом своего детства, чтобы восстановить могилы предков, и жуткие воспоминания захватывают его разум. В ранней юности он стал свидетелем того, как женщина по имени Сайаана (Саяна Банзаракцаева), сломленная горем после рождения мертвого ребенка, обрывает уже собственное существование. Смерть тела не завершает жизнь духа, и страдающая неупокоенная душа героини мечется по деревне. Помимо неугомонного призрака, Аркадию не дает покоя таинственный сосед (Николай Солдатов), который явно знает больше, чем говорит.

Уникальность якутского кинопроизводства, переживающего сейчас свой расцвет — во взгляде на любой сформировавшийся киножанр сквозь призму личного культурного наследия. В основе большинства сюжетов лежит якутская мифология, а неразрывная связь с прекрасной в своей суровости природой отвечает за самобытную атмосферу, которую сложно спутать с чем угодно иным. Но «Кукушка» не заключена в строгие рамки, и режиссер добавляет деталей, с помощью которых создается удивительный сплав якутской культуры и западной художественной традиции. Чем глубже ты погружаешься в историю на экране, тем больше замечаешь визуальных поклонов «Носферату» Фридриха Мурнау и «Маяку» Роберта Эггерса — и это неслучайно. Евгений Николаев признается, что при создании своего фильма вдохновлялся этими знаковыми для жанра режиссерами, и уважение к их работам видно в каждом кадре.

Можно бесконечно спорить, что напугает вас сильнее — то, о чем эта история, или то, как ее рассказывают. В «Кукушке» полностью отсутствуют скримеры и почти нет жестоких кровавых сцен. Бытовой общечеловеческий страх одиночества и собственной смертности раскрывается исключительно с помощью монохромного визуала в тандеме с народными инструментами в звуковом сопровождении. Эффект присутствия чего-то за твоей спиной, ощущение небезопасности в собственном доме и нарастающая галлюциногенная паника передаются игрой света и тени, отражениями внутри отражений, необычными ракурсами и минималистичной картинкой, подчеркивающей противоестественность тех или иных сюжетных моментов.

Если бы жанр джалло, а конкретно горячо любимый мной фильм Дарио Ардженто «Суспирия», был черно-белым, визуально он бы выглядел примерно так. Каждая сцена показывает зыбкость границы между миром реальным и миром иллюзий. И переступить эту границу легче, чем кажется. Диалоги между персонажами односложны и редки, зато диалог истории со зрителем непрерывен и заставляет его полностью включиться в происходящее на экране.

История работает на символизме с первого и до последнего кадра. Вначале сцены с коровой, которую ведут на заклание, перемежаются с кадрами утра невесты Сайааны, которую одевают и прихорашивают перед свадьбой. Идея того, что, умирая, человек оборачивается птицей, полностью раскрывается в финале, когда Аркадий принимает свою смертность и надевает на себя шаманский убор из перьев. Интересно, что, только перейдя границу между жизнью и смертью, герой может дать достойный отпор бестелесному духу, терзавшему его столько дней. На первый взгляд может показаться, что Аркадий сдался, но мне в его выборе видится подлинная отвага и решимость сбросить оковы страха перед неизбежным.

По словам Евгения Николаева, он стремился к тому, чтобы каждый зритель взял от картины что-то свое и взглянул на нее через призму личного жизненного опыта. Это фильм-сон, у которого нет однозначного толкования. Я, воспринимая историю через ощущения главного героя, увидела в ней стадии принятия смертности: отрицание — вначале герой не верит, что очевидно близкий ему человек проживает посмертно такую судьбу; гнев на себя за невозможность что-то исправить и на жуткого соседа за его обладание знаниями, которые не применить; торг с собой, с Сайааной и со смертью, которая безраздельно овладела его домом и его мыслями; провал в абсолютное отчаяние. Но выходом из порочного круга становится не просто принятие своей судьбы, а полное погружение в безумие, приводящее к истинному освобождению. Здесь можно сыронизировать, что название «Кукушка» символично для состояния героя, который в финале ею и поехал. Но эта ирония — защитная реакция от страха уже собственной смертности и одиночества.