«Никаких иллюзий и самобичевания»

— Из чего сделаны София и Полина Набока? Если бы я собирала экспозицию из важных для вас вещей, что бы это было?

Полина: Камера, лист бумаги, ручка, карандаш. Что еще?

София: Ну, телефон, конечно. Камера — это вообще самое родное.

Полина: И солнцезащитные очки. А еще пальто черное. Знаете, как в «Чайке»: «Отчего вы всегда ходите в черном?».

— В своей книге «Соединения. Путь к фотографии» вы рассказали о том, как делали первые снимки: отец купил вам серьезную по тем временам камеру. Вы не задумывались, как сложилась бы жизнь, если бы не этот подарок в 14 лет?

Полина: История не терпит сослагательных наклонений (смеется).

София: Мы могли пойти абсолютно разными маршрутами. Но жизнь все равно связала бы нас с кино.

Полина: Кино, как искусство, имеет для нас огромное значение. Оно объединяет все наши интересы — человека, истории, изображение, звуки, музыку. В нем мы можем реализовать все, о чем мечтаем. Реализовать то, что никогда не случится в реальной жизни. Тогда к нам в Лазаревское приезжали отдыхать взрослые дядьки под сорок, которые уже разбирались в фотографии. Нам было всего пятнадцать — конечно, мы смотрели на них с широко открытыми глазами и показывали свои первые снимки. Они давали поправки, комментарии и рассказывали, как строился их путь. Мы так обучались и нарабатывали навык. Сейчас в нашем поселке много фотографов, но тогда мы были первыми, кто начал индустрию фотографии.

— Когда вы учились в лицее, фотографировали своих одноклассников и учителей. Сколько прошло времени с тех пор, как вы пересматривали те снимки?

Полина: Да мы каждый год их пересматриваем.

София: И хихикаем.

— А вы часто наведываетесь в этот лицей?

София: У нас есть компания друзей, с которыми мы учились в лицее. Самое удивительное, что мы сейчас общаемся с людьми, с которыми тогда не дружили. Честно говоря, я не особо любила школу. Она полна несправедливости. Когда тебя в общую канву смешивают с одним классом или кого-то любят больше, потому что у него смазливое личико. Я была просто на седьмом небе от счастья, когда выпускалась. Только во ВГИКе я почувствовала, что такое настоящая учеба. Когда педагог заходит и обращается к вам «коллеги». Ты сам выбираешь, куда тебе ходить. Никто тебя ничего не заставляет делать. Пожалуйста, твой личный выбор.

Полина: Мы первый год не поступили во ВГИК. У нас было, объективно, очень слабое портфолио. У нас не было возможности ходить на курсы во ВГИК, поэтому мы не особо понимали, каким должен быть комплект с фотографиями. Нам поставили непроходные баллы. В итоге мы поступили на химический факультет в институт им. Косыгина. Утром мы учились там, а вечером ходили на курсы во ВГИК — и так весь год.

София: Ни в какой другой киновуз мы поступать не хотели. ВГИК был нашей мечтой.

Полина: ВГИК стал мечтой в 10 классе, когда мама показала нам фильм Тарковского «Жертвоприношение». Я тогда подумала: «А что, так можно?». Тарковский закончил ВГИК, поэтому этот институт стал для нас тогда неким символом кино.

Полина: Так сложно сразу дать ответ. Для меня Москва такая разная. Притом я точно могу дать цветовое описание Петербургу, но не Москве.

София: У меня первые цвета — это белый, серый и, может быть, охра.

Полина: Вот если Питер пыльный и уходит больше в темный, то Москва более светлая. Ярко-белая какая-то. От этого города есть ощущение чистоты. Здесь очень хорошо.

София: Москва сама выбирает, кому нравиться.

Полина: С первого раза она нас точно не приняла. Мы уехали, когда нам было семнадцать лет. Первый год здесь был очень сложным. У нас никого не было. С нами приехало двое друзей из Лазаревского, но мы вчетвером были брошены на произвол судьбы. Жили вместе, помогали друг другу как умели. Первый год, когда мы ходили на вечерние курсы и одновременно совмещали это с учебой в университете, был самым тяжелым в нашей жизни.

София: Ты должен учиться хорошо, потому что вся семья хочет, чтобы ты учился хорошо.

Полина: Родители верили в нас, но московские друзья сказали им, что во ВГИК не поступают простые смертные. Там только дети знаменитостей. А мы потом через год — бац — и поступили на бюджет. Папа такой: «А, видели!». И это было, конечно, чудо для нас и нашей семьи.

София: Вы видели фильмы Рязанова? Алисов никогда не показывал свои фильмы на мастерстве. Притом, что остальные мастера этим не грешат. Они показывают свои фильмы, рассказывают, как они их снимали. Но Алисов был очень скромен, хотя обладал выдающимся вкусом. Однажды наш одногруппник показывал ему свою дипломную работу. Алисов спросил, почему у девушки лосины такого ядерно-розового цвета — они совершенно не вписывались в изобразительный ряд. Одногруппник ответил, что это было решением художника по костюму. Алисов ему сказал: «Ты кинооператор, ты должен за этим следить». Тот ответил, мол, понимаете, это деревня, у них нет вкуса. Алисов ответил: «Это у тебя вкуса нет».

Полина: Наш курс называли «Бабы Алисова», потому что он был первым, кто набрал больше девочек, чем мальчиков. Когда его спросили, почему так много девушек, он ответил, что набрал нас не по гендеру, а по таланту. Сейчас на операторском факультете преимущественно девушки. Это стало нормой. Тогда девушкам приходилось постоянно что-то доказывать. Ты должна сделать все, что угодно, но доказать, что ты кинооператор, который достоин такого же внимания, как мужчина. Сейчас уже не важно, что у тебя хрупкие плечи и ты весишь 45 килограмм. Есть стадикамеры, камерамены и носить тяжести необязательно.

Полина: Мы начали работать с режиссером-педагогом Татьяной Тарасовой, которая преподает у кудряшей [в мастерской Олега Кудряшова — здесь и далее прим. ред.] в ГИТИСе, а тогда у нее была мастерская еще Игоря Ясуловича во ВГИКе. Мы снимали с ней работы, которые объединяли два искусства — кино и театр. Тогда Владимир Меньшов сказал, что впервые со времен его учебы актеры ВГИКа наконец-то начали тесно работать с операторами.

София: Часто мы всем курсом Ясуловича выезжали в Коломенский парк, фотографируя их. Тогда мы сделали для них стенд с фотографиям возле их мастерской. Можно сказать, что это была наша первая выставка. Фото Жени [актер Евгений Шварц] постоянно воровали со стенда (смеется).

София: Да никак, мы просто перепечатывали фото.

София: Мы еще не встречались. Но он мне понравился с первого курса. Мы учились в параллели. Актеры учились на четвертом этаже, а мы — на первом. Он спускался по лестнице в шапочке, я просто увидела его глаза и сказала: «Полина, этот человек будет моим мужем». Я еще тогда встречалась с другим парнем, но это была моментальная связь. Видимо, в прошлой жизни мы кем-то были друг другу.

София: Нет-нет, это предчувствие было, понимаете? (улыбается). Не потому, что я увидела красивого парня. В меня будто кто-то вселился, и я сказала себе: «Все, это он». Мы тогда даже не общались особо.

София: Я думаю, что у актеров нет власти на съемках. Знаете, почему нас любят? Актеры от молодых до знаменитых доверяют нам, потому что мы берем власть в свои руки. Они, как рыбки, плывут по течению, а мы за них все решаем. Актеры любят, когда у них есть четкие задачи. Я не люблю актеров, которые задают много вопросов.

Полина: Это великий дар — слушать. Он не всем дан. Это, наверное, бич поколения. Иногда надо просто послушать, что тебе говорят. Но есть актеры, у которых с этим проблемы. Они могут пытаться удержать контроль на площадке, когда понимают, что человек перед ними бессилен. Когда мы только начали работать с Олегом Евгеньевичем Меньшиковым, он нас прощупывал. Здесь можно, а тут нельзя. Для проекта «Голос со сцены» мы записывали аудиодорожку и попросили Олега Евгеньевича сделать второй дубль. Он спросил: «Вы хотите, чтобы я орал?». Потом посмотрел на звукорежиссера и сказал: «Понял». В итоге мы вышли на уровень — общаемся как партнеры.

— В интервью Fashion Collection вас спросили, что такое красота. Вы ответили, что она состоит из любви, воздуха и страдания. То есть вы согласны с тем, что настоящий художник должен страдать, чтобы создавать искусство?

Полина: Я недавно думала, почему меня так привлекают страдания, и вспомнила, что во ВКонтакте у меня до сих пор в информации о себе висит стих Некрасова о музе — «Вчерашний день, в часу шестом…». Меня до сих пор тянет к страданию. Это взросление в каком-то смысле, рост души. Если человек проходит их с достоинством, то страдания взращивают душу.

София: Причем это не про самобичевание, когда ты испытываешь стыд за то, что ты делаешь. Если ты честен перед собой и можешь смотреть в зеркало, не пряча глаза — тебе нечего стыдится. Красивых страданий так мало, на самом деле. Но когда человек страдает, он красив — это факт. В страданиях человек очищается. Человек, у которого ушел кто-то близкий и он организует похороны… Эти глаза будто бы познали что-то, они очистились.

София: Если мы подразумеваем влюбленность, то она отупляет максимально. В глаза влюбленного лучше не смотреть. Там беспощадная тупость, которая ничего не видит, кроме объекта любви (смеется). Настоящая любовь идет рядом со страданием. Это части одного целого. Для меня любить — это постоянно что-то делать. Служить тому, кому принадлежит твое сердце. Моему мужу не нравится это слово, но для меня это отказ от эго. Когда оба живут как единый организм. Да, мы развиваемся по-разному, но делаем это вместе. Вы служите друг другу, служите любви.

Полина: Я еще не нашла человека, которому захочу отдавать части себя. В общем, я согласна с тем, что любовь — это служение и преданность, какое-то безоговорочное принятие другого. Можно любить кино, кофе, маму — и все это будет хорошо. Мне один человек сказал, что нельзя быть добрым и любить всех. Не хватит объема сердца. Но мне кажется, что надо учиться вмещать в себя как можно больше любви.

София: На мой взгляд, лучше меньше, но качественней.

Полина: Это просто разные подходы. Мне нравятся слова Ситникова [из его книги «Karmalogic»], который говорит о том, что у человека, любящего свою семью, «Я» равняется всей его семье. У того, кто любит всех жителей своего города, «Я» растет и «охватывает» всех земляков. У того же, кто любит всех людей земного шара, «Я» «охватывает» весь мир. Такой человек чувствует, что он сам и все люди мира — единое целое.

София: Мне на твою цитату вспоминается фраза Достоевского про любовь к человечеству и ненависть к человеку. Мне кажется, что если ты любишь одного, значит любишь весь мир. Я не верю, что люди могут переживать за кого-то, кто находится за полторы тысячи километров, кого они не знают по именам. Мне не хватит сил любить всех. У есть моя работа и семья — это все, что я люблю.

Полина: Я к моногамии не стремлюсь (смеется).

София: Не родители. Любое навязывание губительно для ребенка. Хотя крестить надо — тут я настойчива. Другой вопрос, ребенок выберет этот путь или другой?

Полина: Не хочу показаться пафосной, но религия связана с тем, к какой культуре мы принадлежим. Мы так или иначе связаны с русской культурой, которая тысячу лет принадлежит к христианскому миру. Иконопись перетекла в живопись, потом в кинематограф. Фильм «Андрей Рублев» — это христианское полотно. Когда в школе мы только начали увлекаться религиозными вопросами, я задала себе вопрос перед сном: «Господи, как мне тебя увидеть?» И мне приснился сон, где я захожу в белую церковь, примерно как в «Рублеве», и рядом сидит наша знакомая мусульманка. Она молилась. По бокам церкви сидели буддисты. Я прошла вперед к иконам и вижу, что в них есть очертания, но нет лиц. Я проснулась и долго думала над тем, что это могло значить. Потом мы поступили во ВГИК, и на лекции про иконопись нам показали фрески Феофана Грека. Там чистое сияние: нет ни лиц, ни очертаний. Меня это поразило. Я тогда поняла, что Бога невозможно изобразить.

Полина: Думаю, вы просто пытаетесь изобрести велосипед (улыбается).

Полина: Конечно, сперва ты думаешь, что мир только такой и никакой иначе.

София: Все тупые, а я Д'Артаньян.

Полина: Да, мы все это проходили. Сейчас все воспринимаем куда спокойнее. Я думаю, в 25 лет произошел какой-то слом. С каждым годом я шла по лестнице, а сейчас перепрыгиваю через ступеньки. После 25-ти наступило приятное время. Степенное, спокойное. Ты уже не торопишься и не думаешь, что я в этом году должна снять кино, например. Ко всему отношение меняется, ты перестаешь бегать и требовать от мира быть таким, каким его видишь ты.

— Для многих тридцатилетие — это важный рубеж. Вам сейчас 28, есть ли список вещей, которые вы хотите сделать к 30?

София: В этом году для меня важны два проекта: экранизация нашей книги «За несколько лет до меня» и выпуск вебтуна [южнокорейский цифровой комикс] в январе.

Полина: Для меня актуальна поговорка «Хочешь насмешить Бога — расскажи ему о своих планах». После пандемии многие процессы в жизни затормозились. Сейчас мы живем по-новому, как будто завтра не наступит. Когда я произношу цифру 28, мне даже нехорошо становится (смеется).

София: Когда ты постоянно трудишься, тебе некогда об этом думать. А потом остановился — и вот, тебе 30, потом — все 50. Женя недавно рассказывал про черные дыры и относительность времени, и я поймала экзистенциальный ужас. Дело надо делать, но не для кого-то другого. Кому интересно, кто такая София Набока, если она ничего не сделала. Никому не был бы интересен Андрей Тарковский, если бы не его фильмы. Предположим, я умру и перерожусь в другой роли. Главное не то, что будет после моей смерти, а что я делала при жизни. На моей могиле напишут «Почему бы и нет».

Полина: А на моей «Было и было» (смеется).

София: Были, конечно, моменты, особенно в школе. Когда ты неадекватный подросток и не контролируешь свои поступки. Я бы сказала себе четырнадцатилетней: «Подумай немного о других».

Полина: Она бы тебе по-хамски ответила (улыбается).

София: В 14 лет я читала Цветаеву и тоже страдала по любви, но глубины не хватало. Тактичности к другим людям тоже. Когда ты взрослеешь, то стараешься извиниться за боль, которую причинил. Мне кажется, надо быть таким человеком, чтобы людям не было стыдно признаться в любви к тебе. Чтобы они орали на всю Москву: «Я в тебя влюблен».

София: Очень (не раздумывая).

Полина: Секрет счастья — никаких иллюзий и самобичевания. Я всегда говорю, что нужны только покой и воля. Главное понимать, что все в твоих руках.