«Этот спектакль — о дружбе, о преданности, о человеческих ценностях, и о любви»

— Михаил, мюзикл «Маугли» — это ваш первый опыт работы такого масштаба как режиссера-постановщика в театре. Как впечатления?

Михаил: Да хорошие. Вам же понравилось?

— Мне — очень.

Михаил: И нам понравилось.

— Надежда, а это ваш первый опыт участия в мюзикле?

Надежда: В мюзикле такого масштаба — да. У меня был опыт участия в операх, музыкальных спектаклях, но в мюзиклах до этого нет.

— И как ощущения?

Надежда: Замечательно! Мне нравятся музыка, сценография, режиссерские решения, взаимодействие актеров, задачи, которые перед нами стояли. Все задачи, надеюсь, выполнены, и мы как актеры получаем от работы удовольствие.

— Михаил, расскажите, пожалуйста, побольше о процессе постановки. Что было необычным, интересным?

Михаил: С одной стороны, все необычно, потому что это была новая для меня площадка и новая труппа, но в целом-то все понятно. Так или иначе, но со всеми цехами, кроме иллюзий, я уже работал. Но и здесь я не был оставлен один, режиссер Евгения Белолипская часто подхватывала задачи.

— Как раз об иллюзиях. В спектакле нетипично представлен Каа: он задуман как некий демиург, создатель Джунглей, и при этом он является цифровым. Как пришла идея сделать его именно таким?

Михаил: Он был прописан в либретто таким образом. Владимир Алексеев, автор либретто, одновременно был и сценографом, а это редкая возможность, при которой человек уже сразу может планировать ряд сценографических решений. В театре часто бывает так, что нужно оправдать какой-то элемент шоу с помощью либретто или наоборот. А тут было очень здорово — ничего не пришлось прилаживать. Изначально представлялось, что это будет шоу-элемент — огромная змея на экране. Я занимался уже космологией спектакля и разделил его по локациям. Есть локация Шер-Хана — его скала, водопой, где живут жители Джунглей и где Балу с Багирой находят Маугли, есть Пещера волков. Это разные точки на карте. А локация Каа — это некоторое гротескное пространство снов, что-то трансцендентное, вневременное. Поэтому момент, когда его видят животные, мы прорабатывали через фокус с разрушением ткани реальности, и так там появлялся змей. И это пространство сопровождалось появлением бабочек и змей — это маркеры трансцендентного, как в фильмах дель Торо.

— Как у Киплинга, в вашем мюзикле джунгли — это модель общества. Поэтому мне кажется, что для каждого взрослого это не только зрелищная сказка, но и возможность увидеть за ней что-то философское, нравственное. Например, для меня это мысль о том, что ни одна власть не может быть ценнее жизни живого существа. Михаил, Надежда, а что в спектакле видите вы?

Михаил: Мне кажется, хороший спектакль заканчивается там, где на уровне создания материала какой-то дидактикой ограничивается область смыслов. Безусловно, мы даем в спектакле область смыслов, но зритель должен быть соавтором того, что важно именно ему. Это маркер большого искусства, потому как только мы захотим чему-то научить зрителя, то это превратится в лекцию с элементами шоу. Кто-то говорит, что это вопрос заботы о природе и защите ее от человека, кто-то — про общее благо и благо частное. Для кого-то «Маугли» — про изменение мира и вопрос того, хорошо ли это. Для кого-то — про верность принципам, например, Шер-Хан очень мотивирован убеждением, что людям в Джунглях не место. У него есть своя правда, но она очень уродливо воплощается. И когда в спектакле один человек может вычленить одни смыслы, которые ему кажутся ключевыми, а другие люди — другие моменты, то это правильно. Это то, для чего спектакли и нужны.

— А какие для вас ключевые смыслы, Надежда?

Надежда: Я хочу согласиться с Михаилом. Это здорово, что мюзикл получился настолько многогранным, что каждый зритель может влюбиться в своего героя, который транслирует свои идеи и мысли. Поскольку спектакль — это живое действо, в один выход на сцену для меня главное что-то одно, а в следующий раз — другое. Но, наверное, самое главное для меня — это ключевая сцена о важности даже одной жизни, сцена поступка Маугли, которого все же правильно воспитали его наставники. Это я о Балу и Багире (смеется). К этому можно относиться по-разному: когда он спасает друзей и отдает цветок Шер-Хану, Джунгли ведь все еще остаются в опасности, но в итоге все заканчивается хорошо. Поэтому для меня этот спектакль — о дружбе, о преданности, о человеческих ценностях и о любви.

— В «Книге джунглей» Киплинга и в советском мультфильме «Маугли» вожаком волчьей стаи был Акела, а его матерью была Ракша. У вас образ вожака стаи и матери Маугли совмещен в одной Ракше. Это связано с тем, что она «всемирный» образ матери в пространстве спектакля: и для волков, и для Маугли, или такое решение было принято по какой-то другой причине?

Михаил: Не хотелось плодить сущности. Традиционная засада первоисточника — много персонажей-функций. Для спектакля это большая проблема: в книге они нужны для того, чтобы двигать сюжет, а в театре очень сложно мотивировать актера, играющего персонажа-функцию, не имеющего собственной арки. Было очевидно, что Маугли нужна была мама. Если бы мы оставили Акелу в качестве вожака стаи, у нас была бы «функциональная» мама. Можно было бы убрать маму, но здесь исполнитель роли Маугли Серёжа Веселов нам сказал: «Все круто, а где у вас любовная линия?». А ее можно было заменить мотивом любви матери и сына.

В то же время мы противопоставляем стаю Ракши и семью Шер-Хана как два способа относиться к власти. Перефразируя известную максиму, Каа — в небе, а Шер-Хан — на земле. Он осуществляет физическую власть в Джунглях, а Ракша со стаей — это такие 300 спартанцев, которых никак не может побороть царь Ксеркс. Но и они его не могут победить. И за скобками осталось то, что Ракша и Шер-Хан — чуть ли не бывшие любовники. Логично было противопоставить в этом конфликте «how to rule the jungle» мужчину и женщину-лидера. Тем более было интересно добавить между ними и личный конфликт, который проходит под общественным. Поэтому выгоднее было оставить Ракшу и наделить ее качествами Акелы.

— Шер-Хан, хоть и злодей, но страшно обаятельный. В антракте было очень интересно наблюдать за диалогами между родителями и детьми. Родители спрашивали у детей, нравится ли им Шер-Хан, считают ли они его положительным персонажем, и очень многим он поначалу импонировал. Это было идеей на этапе создания мюзикла — придать ему обаяния, или родилось уже в процессе репетиций?

Михаил: Это была идея Владимира Алексеева. Шер-Хан изначально писался под меня, — а у меня все роли обаятельных и не очень мразей. И когда мы сели работать с текстом, то Володя сказал: «Точно, ты ж препод, давай ему напишем фразы еще умнее». Так и получилось. Ну а когда мы искали актера мне в состав, потому что играть в премьере и одновременно быть режиссером-постановщиком — это звенящая пошлость, то я поставил задачу, чтобы это был возрастной актер, такой престарелый пастор. Одним из основных был референсов Гэри Олдман из фильма «Книга Илая» [2010 — здесь и далее прим. ред.]. Ну и, конечно, злодеи из мультфильмов Диснея. Очевидный — это Шрам из «Короля Льва» [1994]. Очень хотелось притащить в спектакль обаятельного злодея из детства. Обаятельные злодеи — это всегда классно.

— Надежда, я хочу поговорить о вашем персонаже — Багире. Исследователи творчества Киплинга считают, что в воспитании Маугли Багира олицетворяет любовь, Балу — творчество, а Каа — знание. А что значит Багира для вас? Любовь? Наставничество?

Надежда: Обязательно дружба, наставничество, опыт. И в моем персонаже, думаю, это еще и забота, постоянный интерес ко всему окружающему, любопытство.

— Может ли она тоже воплощать образ матери? Или это образ учителя?

Надежда: Скорее второе. Мать — это все-таки Ракша. А Багира ближе к другу, к старшему наставнику, как я себе представляю этого персонажа.

— Я даже почувствовала от нее вайб старшей сестры.

Михаил: Если смотреть на берновскую классификацию «ребенок-взрослый-родитель» [Эрик Берн — американский психолог и психиатр], то, конечно, Ракша — это «родитель», а Багира — это «взрослый». Ракша — это про систему ценностей, про систему канонов. Багира — это все-таки про исследование мира, про интерес к нему. Это то, что кроме нее Маугли никто не даст. Ракша была бы рада, чтобы он никуда не совался, не вылезал во внешний мир. А Багира — это живой интерес ко всему окружающему, и это ее заслуга, в частности, что Маугли пытается учиться у змей во время путешествия и что он думает о том, как получить огонь. Какой бы хорошей ни была его мама, она бы этого ему не дала. Благодаря Багире Маугли испытывает тягу к изобретательству, раз даже пытается собрать топор — и это пробуждение в нем человеческого. Конечно, потом благодаря пытливости ума ему удается добыть огонь, и тут уже пригождается совет матери, которая напоминает о милосердии — это главное, что будет отличать его от врага. Поэтому да, без Багиры здесь не обошлось. Мы переживали, когда работали с материалом, что Багира и Балу могут стать персонажами-функциями, но у Багиры есть собственная линия. За ее любопытством, тягой к познанию (а ведь она первая, кто начинает изучать Маугли) всегда скрывается игра для себя, некое пренебрежение к окружающим, стремление к собственной выгоде. В изначальном тексте либретто предполагалось, что Багира тусуется и с гиенами Шер-Хана, но у нас это не сложилось чисто географически в спектакле. У нее есть и личная арка — странный друг-медведь, берновский «ребенок», который учит Маугли развлекаться и получать удовольствие от жизни. Это полная противоположность Багиры, это ее странность, потому что она сама не понимает до конца, почему она с ним общается. И в финале она могла бы убежать, если бы захотела, то никакие гиены Шер-Хана не взяли бы ее в плен, но она осталась с этим медведем и с жителями Джунглей. Для нее это трансформация, пусть и закрытая для зрителей.

Надежда: Да, и самое интересное, что в конце у Багиры также происходит переоценка ценностей. Осторожная и хитрая в начале, она готова пожертвовать жизнью в конце спектакля, чтобы спасти Джунгли.

— Мюзикл «Маугли» соединил в себе и мюзикл, и иллюзию. Получился жанр, который я раньше не видела ни в области мюзиклов, ни среди шоу иллюзий. Как вы думаете, у этого жанра есть будущее? Что еще можно адаптировать и сделать из этого мюзикл-иллюзию?

Михаил: Я считаю, что это уникальный формат, который площадка должна транслировать дальше. Этот жанр нужно обязательно выкристаллизовать и продолжить делать проекты с такой особенностью. Есть ряд произведений, которые просто созданы под это и которые на других площадках будет реализовать сложнее. Дело в том, что на других площадках попросту нет даже такого ресурса, такой специфики труппы и зала.

Надежда: Я по образованию артист музыкального театра, и свое место работы я выбирала в том числе и по тому количеству видов деятельности, которые здесь можно реализовать: можно быть и актером, и акробатом, и танцором, и иллюзионистом, и певцом. И я уверена, что такой жанр будет только набирать обороты.

— Я на это надеюсь! Надежда, Михаил, а что вы посоветуете посмотреть зрителю, которому понравился мюзикл «Маугли»?

Надежда: Я приглашаю на все спектакли Театра иллюзии! У нас есть музыкальные сказки на разный возраст на основной сцене, а на сцене на Перовской — отличный драматический репертуар.

Михаил: Если из внешнего, то это мюзиклы Глеба Матвейчука [Театральная компания Глеба Матвейчука — компания, выпускающая оригинальные мюзиклы в России]. Во многом, конечно, над музыкально-творческой частью работали выходцы из его команды, поэтому какие-то общие вайбы можно будет уловить. Ну и плюс, конечно же, нас там тоже можно увидеть. Меня, как правило, в роли каких-нибудь гадов (смеется). И, конечно, это репертуар Театра иллюзии. Я сам все никак не доберусь посмотреть их «Дурацкий цЫрк» — абсолютно сумасшедший спектакль. Какой еще театр имеет две таких кардинально разных и настолько интересных площадки.

Надежда: И сохраняющих свою неповторимость!