Тепло истории

В кругах театралов неоднократно повторяется формула: театр — это не помещение, где играют спектакли, театр — это люди, которые образуют семью. И не поспоришь ведь. Помещение может поменяться, театр может его и вовсе не иметь, но труппа и преданные ей зрители — они остаются, не взирая ни на какие внешние обстоятельства.

Вот таким кочевым театром был Московский еврейский театр «Шалом». Сейчас он находится в уютном помещении недалеко от станции метро «Варшавская», от которой можно прогуляться пешком или проехать всего одну остановку на автобусе. Понятно, что театру, в названии которого есть слово «еврейский», раньше было нелегко, если мы вспомним политику СССР по отношению к евреям. Но даже темные времена стоят воспоминаний и учат нас ценить то, что имеем сейчас. И для того, чтобы показать, как театр держался после убийства его основателя Соломона Михоэлса, и как дошел до сегодняшнего дня, труппа «Шалома» во главе с режиссером Олегом Липовецким и драматургом Ларой Бессмертной организовала спектакль-концерт «Шалом 48-23».

На страничке спектакля на сайте театра написано: «Это спектакль-концерт, устроенный как наша жизнь: в нем много смешного, трогательного и трагичного». Эти слова очень точно документируют содержание того, что мы увидим на сцене. История (вос)становления театра сочетается с рассказами нынешних актеров о том, как они пришли на сцену, как оказались в «Шаломе», кого любили и как их в детстве называли мамы. Основную нить повествования держит актер Геннадий Абрамов — самый старший и самый опытный, родившийся в год убийства Михоэлса. От его рассказов возникает такое ощущение, что ты пришел к своему пожилому родственнику под предлогом чай попить, а на деле — послушать его интересные истории. Впрочем, весь спектакль ощущается как семейная посиделка. В зале свет не гасится полностью, а лишь приглушается, актеры на сцене смеются, плачут, танцуют, поют, но это кажется очень далеким от какой-то неискренности, постановки. Не возникает сомнения, что все, что рассказывают актеры — правда то, что происходило у них в жизни, а если что-то и художественно приукрашено, то это можно легко простить.

С другой стороны, концепт спектакля может показаться смущающим: зачем зрителю слушать о жизни незнакомых ему людей, разве это интересно, не может ли подобная искренность как-то оттолкнуть? Режиссер это предусмотрел, и поэтому спектакль начинается с тревожной ноты — как раз с трагедии с основателем театра. После этого невозможно не проникнуться сочувствием к многострадальному коллективу театра, а значит и к людям, которые работают там сейчас. Располагают зрителя к себе и многочисленные песни, которые невозможно не узнать — настолько они у всех на слуху. Это же спектакль-концерт. Поэтому даже хочется узнать о том, как тот или иной актер оказался в «Шаломе», почему он сейчас поет передо мной.

После последних аккордов песни Бориса Гребенщикова* из зала выходить еще долго не хочется, да и не получается. Он превращается в гудящую прихожую семейного дома, где все собираются вроде бы уходить, но веселые истории и впечатления не заканчиваются — уже у зрителей. Все улыбаются, общаются, даже если не знали друг друга перед первым звонком. После такого теплого приема даже цепкий морозец по дороге до станции метро «Варшавская» не мешает.

*признан иноагентом на территории РФ