Танцоры — не фон, а равноправные «актеры». Их работа трагична, искренна и интимна: Рыцарь и Дева, изображенные в дуэтах, передают любовь через жесты, а крысы — символ коллективного зла — движутся как единственный живой организм. Порой их движения напоминают танец смерти: дерганые, жесткие, агрессивные, будто бы не они играют крыс, а те ползут по ним самим.
Однако бесконечное восхищение перформансом сбивала, как ни странно, его аудитория. Несоответствие чувствовалось очень явно как перед спектаклем, так и во время него, и после. Многие зрители не были готовы к яркому перформансу на сцене, видимо, рассчитывая наблюдать постановку в классическом стиле, несмотря на то что создатели изначально позиционировали свою постановку как эксперимент. Для тех, кто не готов к абстракции, спектакль мог показаться хаотичным. Это заметно сказывалось на восприятии и настроении зала.
В какой-то степени спектакль стал жертвой собственной смелости. Внезапно посреди действия в зале загорается основной свет, актеры резко выходят из своих образов и начинают зачем-то объяснять сюжет, попутно обращая внимание зрителей на буклеты. Это выбивает из повествования и оставляет множество ненужных вопросов, главный из которых — а зачем это было сделано? Ведь ни сюжет, ни персонажей эта часть не раскрывает. При этом объяснения не добавляли понимания, лишь подчеркивали дистанцию между артистами и зрителями. Возможно, это была ирония над искушенными московскими сливками общества, посетившими перформанс, но, если так, эта ирония осталась непонятой.