Представь себе весь этот мир, огромный весь

Боже мой, люди так часто ищут высокое под облаками или на дне морском, а оно, оказывается, рядом с нами (с)

Историю Ван Гога нельзя рассказывать без широкой улыбки на лице. Такое было, пытались, и это получилась блеклая попытка рассказать о творце – безумном, под конец отчаявшемся, но до безумия влюбленном в окружающий его мир. Как хорошо, что эта улыбка – когда-то светлая и широкая, когда-то грустная и похожая на оскал, а когда-то совершенно вымученная и больная – прошла через весь спектакль Павла Артемьева.

Ван Гог в этом спектакле собран из осколков – писем к самому дорогому человеку, рисунков, картин, проповедей. Мы знаем его через картины, размашистые яркие полотна, будто в глазах написавшего их яркость выкрутили на максимум, но не знаем через слова. А он многое поведал, день за днем, год за годом рассказывая историю своей жизни единственному человеку, который всегда его слушал.

Моноспектакль «Мой брат: тропа через пустошь» позволяет стать не только свидетелем этой лихо закрученной семейной драмы, разворачивающейся на метафорической (и вполне реальной, учитывая саму локацию Квартеатра) кухне, но и ее участником. Потому что Винсент (Олег Ребров) очень громко думает и беспрерывно говорит всем, кто готов его выслушать, а Тео слишком выразительно молчит. Да и вообще, может, это мы – Тео.

Переписка Ван Гога с его самым близким человеком в жизни – братом Тео – является альманахом откровений и той самой безусловной любви. Они могут спорить, могут друг с другом не соглашаться, хранить молчание годами, но никогда не перестают держать друг друга в поле своего зрения. Тео присутствует в жизни Винсента по большей части в форме складывающихся в длинные письма букв, в форме счастливого воспоминания, недостижимого идеала спокойствия и ощущения семьи. Тео нет на сцене, как и нет в жизни Ван Гога физически, но он рядом постоянно.

Спектакль разделен четкой линией длиной в антракт. И если в первом акте Винсент вот тут, на расстоянии вытянутой руки, чумазый пробирается со стулом в руках сквозь хранящую молчание толпу, чтобы сесть рядом со случайным человеком и высказать ему накопившиеся претензии; чистит случайный ботинок совершенно не случайного зрителя; лежит на коленях у ошарашенной публики, заглядывая в глаза и говоря-говоря-говоря… То во втором он будто бы отделяется от социальных контактов, уходит за четвертую стену. Погружается в картины окончательно, выходит за пределы себя, подальше от людей, которые его не принимают. Его не понимают, да ему это и не особо уже нужно – он расписывает стены, все пустые поверхности, себя.

Эта трансформация происходит на смысловом уровне – юный Ван Гог всецело обращен к народу, он проповедует, он исследует, он очаровывается; и на физическом – позже, когда болезнь берет свое, когда он в поисках (какое избитое слово) вдохновения и того самого идеала уходит так далеко, что теряет и себя, и рассудок.

Пространство Квартеатра делает эту насквозь личную историю еще более вовлекающей. Пространство жилого помещения, ощущение, что ты зашел к своим безумным друзьям-художникам на чашку чая и сигарету длиной в полвечера, превращает действо в откровение. Легко представить, что вся эта история рассказана в той самой квартире Тео, от пола до потолка завешанной непроданными работами брата. Легко представить, что каждая сказанная строчка не просто звучит, а читается тем человеком, которому они все были предназначены.

Дневниковые записи и письма – это всегда что-то очень личное, относиться к чему нужно бережно. И в этом спектакле именно так. С огромной любовью, с попыткой показать широту души человека, уместившего в свою короткую человеческую жизнь так много, что даже не перечислить всего. Лучше услышать лично.