КИНО
Бег по девятому кругу
Здесь звучат отголоски сталинского и опричного прошлого и оруэлловского несбывшегося (хотя, наверное, все-таки существующего) будущего
У народа много врагов.
Большие посты
Занимают враги. В важнейших лабораториях
Сидят враги. Они строят
Каналы и плотины, необходимые целым
материкам,
И каналы
Засоряются, а плотины
Рушатся. Начальник строительства должен
быть расстрелян.
А что, если он невиновен?
— Бертольд Брехт, Непогрешим ли народ?
Кино, несомненно, является одним из самых пристрастных свидетелей времени, запечатленных на пленке. Однако не все картины обладают способностью не только передать дух времени, но и стать мощным художественным высказыванием, поражающим своей одновременной прямолинейностью и глубиной. Фильм «Капитан Волконогов бежал», так и не добежавший до широкого проката в России и собравший награды престижных мировых кинофестивалей, можно назвать одним из самых значимых высказываний российского кинематографа за последние несколько лет.
Большие посты
Занимают враги. В важнейших лабораториях
Сидят враги. Они строят
Каналы и плотины, необходимые целым
материкам,
И каналы
Засоряются, а плотины
Рушатся. Начальник строительства должен
быть расстрелян.
А что, если он невиновен?
— Бертольд Брехт, Непогрешим ли народ?
Кино, несомненно, является одним из самых пристрастных свидетелей времени, запечатленных на пленке. Однако не все картины обладают способностью не только передать дух времени, но и стать мощным художественным высказыванием, поражающим своей одновременной прямолинейностью и глубиной. Фильм «Капитан Волконогов бежал», так и не добежавший до широкого проката в России и собравший награды престижных мировых кинофестивалей, можно назвать одним из самых значимых высказываний российского кинематографа за последние несколько лет.
«только как-то жутко мне, и внутри все похолодело»
На первый взгляд, картина о побеге капитана НКВД от бывших коллег в поисках спасения и прощения кажется стандартным историческим фильмом, снятым в стилистике клипов группы Shortparis. И все же фильм Натальи Меркуловой и Алексея Чупова совсем не об этом. «Капитан» — скорее библейская притча о поиске сострадания и прощения в первую очередь в себе.
Время и пространство здесь условно: репрессии в советском Ленинграде 1930-х переплетаются с антиутопийными костюмами и декорациями. Здесь звучат отголоски сталинского и опричного прошлого и оруэлловского несбывшегося (хотя, наверное, все-таки существующего) будущего.
На первый взгляд, картина о побеге капитана НКВД от бывших коллег в поисках спасения и прощения кажется стандартным историческим фильмом, снятым в стилистике клипов группы Shortparis. И все же фильм Натальи Меркуловой и Алексея Чупова совсем не об этом. «Капитан» — скорее библейская притча о поиске сострадания и прощения в первую очередь в себе.
Время и пространство здесь условно: репрессии в советском Ленинграде 1930-х переплетаются с антиутопийными костюмами и декорациями. Здесь звучат отголоски сталинского и опричного прошлого и оруэлловского несбывшегося (хотя, наверное, все-таки существующего) будущего.
«климат у вас тут непривычный»
Город, по улицам и набережным которого бежит от себя и адских мучений герой Юры Борисова, не выглядит реальным. Это уже не Ленинград в привычном нам представлении: геометричность архитектуры, яркие пятна граффити с картинами авангардистов вроде Петрова-Водкина и Малевича; контрастные тени и вечная пелена застывшего в воздухе тумана внушают животный страх и вечное ощущение опасности. Люди, живущие в этом лиминальном пространстве, отчуждены и лишены искры жизни, они обречены на страдания за родной решеткой. Единственное отличие от ада, снисхождение в который так пытается избежать Федор Волконогов, — в праве на выбор. Каждый «заключенный» этого переходного мира имеет возможность на спасение. Пусть и слышится зловещий стук колес трамваев смерти (так облюбованных камерой, словно за ней сам Балабанов), из этого чистилища все еще можно выбраться. Нужно лишь заслужить прощение за все те грехи, что совершают мучители, кем и является сам капитан. Его путь к покаянию — совсем не «Божественная комедия», ведь он — Иуда, предатель и мнимой системы, называемой Родиной, и человечности.
Город, по улицам и набережным которого бежит от себя и адских мучений герой Юры Борисова, не выглядит реальным. Это уже не Ленинград в привычном нам представлении: геометричность архитектуры, яркие пятна граффити с картинами авангардистов вроде Петрова-Водкина и Малевича; контрастные тени и вечная пелена застывшего в воздухе тумана внушают животный страх и вечное ощущение опасности. Люди, живущие в этом лиминальном пространстве, отчуждены и лишены искры жизни, они обречены на страдания за родной решеткой. Единственное отличие от ада, снисхождение в который так пытается избежать Федор Волконогов, — в праве на выбор. Каждый «заключенный» этого переходного мира имеет возможность на спасение. Пусть и слышится зловещий стук колес трамваев смерти (так облюбованных камерой, словно за ней сам Балабанов), из этого чистилища все еще можно выбраться. Нужно лишь заслужить прощение за все те грехи, что совершают мучители, кем и является сам капитан. Его путь к покаянию — совсем не «Божественная комедия», ведь он — Иуда, предатель и мнимой системы, называемой Родиной, и человечности.
«а знаешь, что такое вечные муки, капитан?»
Испугавшись обещанных сослуживцем Веретенниковым (Никита Кукушкин) мук, Волконогов пускается в собственную Одиссею в поисках того самого неведомого прощения, что откроет ему врата Рая. У него мало что получается на этом пути, поскольку искупление своей мертвой души он ищет у жертв, не найдя в себе настоящей эмпатии. Простое «прости» не становится волшебным заклинанием, потому что при всей жажде благословения он действует старыми методами: угрозами «вежливого» сотрудника органов, оружием и взятками вроде алкоголя. Федор не способен возродить в себе человека сам (несмотря на то, что значение его имени буквально «божий дар»).
Он не понимает, что за системой и высшей идеей, ему навязанной, есть милосердие и любовь. Это совершенно чуждые идеальному «винтику» понятия. Есть только коллективное сознание, подчиненное культу смерти.
Испугавшись обещанных сослуживцем Веретенниковым (Никита Кукушкин) мук, Волконогов пускается в собственную Одиссею в поисках того самого неведомого прощения, что откроет ему врата Рая. У него мало что получается на этом пути, поскольку искупление своей мертвой души он ищет у жертв, не найдя в себе настоящей эмпатии. Простое «прости» не становится волшебным заклинанием, потому что при всей жажде благословения он действует старыми методами: угрозами «вежливого» сотрудника органов, оружием и взятками вроде алкоголя. Федор не способен возродить в себе человека сам (несмотря на то, что значение его имени буквально «божий дар»).
Он не понимает, что за системой и высшей идеей, ему навязанной, есть милосердие и любовь. Это совершенно чуждые идеальному «винтику» понятия. Есть только коллективное сознание, подчиненное культу смерти.
«вы что, пытали его лучше, чем фашисты?»
В этом смысле майор Головня (Тимофей Трибунцев) — идеальный пример такого «винтика» завода смерти: в погоне за беглым подчиненным он в прямом смысле гниет изнутри. Майор тянет за собой на дно, не смирившись с тем, что кто-то способен выйти из квазисоветского ада. Персонажи Борисова, Трибунцева, Яценко и Кукушкина невозможно реальны для современного зрителя и вместе с тем пугающи. В их взаимодействии чувствуется бесконечное напряжение, словно каждая секунда может стать последней.
«пусть сильнее грянет песня»
Большое влияние на создание внешнего и внутреннего напряжения оказывает отсутствие закадровой музыки.
Красной нитью проходит сквозь весь хронометраж картины лишь «Полюшко-поле», агитационная песня 1930-х, сочиненная поэтом Виктором Гусевым (поддерживавшим сталинские репрессии) на мелодию Льва Книппера. Текст о бравых красных солдатах превращается из злой насмешки в вопрошающий реквием в исполнении Shortparis в титрах картины.
Повсюду страх, жестокость и лицемерие, а капитан все бежит и прибегает к себе. Традиционная для кинематографа аллюзия на Пьету в развязке фильма как бы задает зрителю вопрос: кто искупит грехи за мучителей человечества и безучастных соседей? Может, это будет страна, а может, жертвы кровавых режимов, но будут ли это сами грешники без души и совести?
В этом смысле майор Головня (Тимофей Трибунцев) — идеальный пример такого «винтика» завода смерти: в погоне за беглым подчиненным он в прямом смысле гниет изнутри. Майор тянет за собой на дно, не смирившись с тем, что кто-то способен выйти из квазисоветского ада. Персонажи Борисова, Трибунцева, Яценко и Кукушкина невозможно реальны для современного зрителя и вместе с тем пугающи. В их взаимодействии чувствуется бесконечное напряжение, словно каждая секунда может стать последней.
«пусть сильнее грянет песня»
Большое влияние на создание внешнего и внутреннего напряжения оказывает отсутствие закадровой музыки.
Красной нитью проходит сквозь весь хронометраж картины лишь «Полюшко-поле», агитационная песня 1930-х, сочиненная поэтом Виктором Гусевым (поддерживавшим сталинские репрессии) на мелодию Льва Книппера. Текст о бравых красных солдатах превращается из злой насмешки в вопрошающий реквием в исполнении Shortparis в титрах картины.
Повсюду страх, жестокость и лицемерие, а капитан все бежит и прибегает к себе. Традиционная для кинематографа аллюзия на Пьету в развязке фильма как бы задает зрителю вопрос: кто искупит грехи за мучителей человечества и безучастных соседей? Может, это будет страна, а может, жертвы кровавых режимов, но будут ли это сами грешники без души и совести?
Пока опричники в красном (прямо как в «Иване Грозном» Эйзенштейна) пляшут свой безумный звериный танец, они не ответят за свои поступки.Ну а потом, возможно, уже и нельзя будет.
Город так и останется в оковах мороза и холода, как и вся страна. Это уже не Советский Союз, не Россия, не Империя, это — страна вечной зимы. Она не просыпается от кошмара, приправленного внешней эстетикой и стремлением хоть что-то почувствовать.
Идут титры, зал затих, а в голове роятся вопросы. Имеет ли право человек, причинивший столько боли другим, на спасение? Можем ли мы сочувствовать такому человеку? Снимает ли существование тоталитарной системы личную ответственность за поступки, продиктованные этой системой? Сколько еще история будет повторяться?
Ответом остается тишина. Мы уже в аду, который построили сами, едем в трамвае на пути к безумию.
Город так и останется в оковах мороза и холода, как и вся страна. Это уже не Советский Союз, не Россия, не Империя, это — страна вечной зимы. Она не просыпается от кошмара, приправленного внешней эстетикой и стремлением хоть что-то почувствовать.
Идут титры, зал затих, а в голове роятся вопросы. Имеет ли право человек, причинивший столько боли другим, на спасение? Можем ли мы сочувствовать такому человеку? Снимает ли существование тоталитарной системы личную ответственность за поступки, продиктованные этой системой? Сколько еще история будет повторяться?
Ответом остается тишина. Мы уже в аду, который построили сами, едем в трамвае на пути к безумию.
Текст: Ника Маккена
Фото: Кино-театр, Кинопоиск, Фильм.ру
Фото: Кино-театр, Кинопоиск, Фильм.ру