про переезд в Израиль

Лично я очень верю в Израиль и верю в то, что именно здесь возможна настоящая демократия. Израиль – страна-подросток, ее не держат скрепы и традиции, даже несмотря на присутствие ультра-ортодоксального сообщества. Молодость и свобода – это то, что я чувствую здесь. Я не верю в консервативную революцию в этой стране. Я задавала себе вопрос: что, если бы у меня не было возможности репатриироваться? Выбрала бы ли я Израиль или нет? И я ответила себе – да. Я бы абсолютно точно выбрала именно эту страну. Мне в ней очень хорошо, и я хочу, чтобы здесь росли мои дети.

Когда мы всей командой говорили о том, что надо уезжать – это стало понятно 24 февраля, – мы достаточно быстро заговорили про Израиль. Во-первых, потому что у многих из нас есть еврейские корни, и это была очень реалистичная ситуация. Во-вторых, мы много работали с самим контекстом еврейской культуры — хотя, как мы теперь понимаем, знакомая нам культура европейских евреев имеет мало общего с израильской действительностью. Было понятно, что Израиль — ближневосточная страна и там все по-другому, переезд сюда все равно оказался менее болезненным, чем мог бы быть, если бы мы отправились в эмиграцию, например, в европейские страны. И мы здесь нашли очень большую и серьезную поддержку – это вряд ли ждало бы нас в любом другом месте мира. Не зря мы сделали этот выбор.

команда FULCRO «Израиль Эдишн»

По большому счету, у нас все, кто хотел, уже приехали. В Питере остались два человека – это Катюша Филиппова и Илья Якубовский. С Ваней Кирилловым мы работали так, что он играл «Наш класс» и доигрывал «Старость», но не был постоянным участником всех процессов, как это у нас принято. Лера Калегина в Грузии. И мы говорим с ней о том, что она бы очень хотела играть, но на данный момент она не участвует в производстве. Каждый переживает свой опыт эмиграции, и помимо каких-то творческих задач есть еще реальность. Именно исходя из ее реальности, Лера поехала не в Израиль, а в Грузию, но я надеюсь, что мы еще поработаем вместе. Все остальные ребята постоянно участвуют в производстве. Получается, что не так много людей из тех, кто с нами работал, сейчас не участвуют в деятельности театра. Сейчас здесь находятся от изначального состава – у нас есть закрытая группа в Телеграм – 14 человек.

У 70% нашей команды есть еврейские корни или еврейские партнеры, у которых есть право репатриации, у 30% нет ни того ни другого, и мы активно занимаемся оформлением рабочих виз артистам, у которых нет права репатриации, это огромная юридическая работа. Существенная часть нашей жизни на сегодня – это бюрократия. Мы занимаемся двумя вещами: юридической составляющей и производством спектаклей.

Мы открыли собственную театральную компанию – это важная часть нашей гигантской работы. Мы это сделали очень быстро, хотя обычно в Израиле все всегда размеренно: «Извините, пожалуйста, сегодня уже среда, послезавтра Шаббат, давайте вернемся к этому в йом ришон (воскресенье), и вообще мы работаем только с часу до двух, два раза в неделю». Мы через это прорвались, обрели формальную возможность подаваться на рабочие визы и вести творческую деятельность. Очень надеемся обрести поддержку государства здесь.

Нам очень важна система открытости для того, чтобы мы знакомились и работали с новыми людьми, но есть как бы «отцы-основатели» FULCRO. И сейчас появляется FULCRO «Израиль Эдишн», к которому уже присоединились полтора десятка человек. И это очень ценно для нас. Но все понимают, что есть мы – театральная компания, а есть люди, с которыми мы сотрудничаем. Им становиться постоянными членами команды совершенно не обязательно.

В любом случае, мы не притворяемся израильским театром. У нас совершенно другой художественный язык. Мне бы очень хотелось и найти коммуникацию с местной аудиторией, и не утратить ту специфику, которую мы приобрели в Петербурге. Но эта специфика связана все же не с географической принадлежностью. Это скорее история про то, какими людьми мы являемся и как мы сами меняемся в процессе обретения очень непростого жизненного опыта.

начало нового пути

В Израиле нам очень повезло: еще в октябре мы выпустили в театре Tmu-na премьеру спектакля по пьесе Аси Волошиной «Гибнет хор», а затем перенесли в этот же театр немецкое Кабаре DIE BLUMEN. В марте 2023 мы завершили огромную для нашей команды работу над спектаклем «Третье кабаре. Горящий куст» по песням свидетелей Холокоста из архива Fortunoff Йельского университета, письмам евреев разного времени в страны исхода из книги «Еврейские письма» издательства «Место встречи», а также современным текстам (например, в спектакле звучит стихотворение Жени Беркович). Мы выпустили этот спектакль в ангаре «Гешера» — важнейшего израильского театра, который очень поддержал нашу идею, которая родилась еще в Петербурге и которую мы насколько возможно нежно привезли с собой.

Мы переносим «Шутку» в мае и сейчас утверждаем даты. Пока об этом официально не объявляли, но это в наших планах, и я не хочу их скрывать от мира. Мы долго думали, имеет ли место здесь этот спектакль. И потом мы поняли, что с некоторыми изменениями – да, имеет. Потому что это спектакль о формировании тоталитарной системы. Это спектакль о том, как из шутки все вдруг становится невероятно серьезно. Так было в 30-е в Берлине, когда пришел к власти Гитлер. Понимаете, это же была супер-просвещенная среда, и они смотрели и говорили: «Это какой-то клоун, это все долго не продлится, это все не может быть серьезно, это все просто неправда, это смешно». А потом произошел какой-то переход, когда вдруг стало не смешно.

Когда мы защищали проект перед арт-дирекцией Тмуны, мы говорили про это, что мы знаем о формировании автократии все и нам есть, что сказать. И да, это будет по-русски. В отличие от других спектаклей, мы не планируем играть Шутку на иврите, мы будем играть ее только по-русски (с субтитрами на иврите, конечно). Это будет таким специфическим опытом; должна возникнуть дистанция между нами и зрителем – посмотрите на нас со стороны! Неужели вам это все тоже надо? И язык станет одним из способов сохранения этой дистанции. Это, конечно, будет ужасно эмигрантский спектакль. Здесь это имеет смысл.

4000 километров — не преграда

Поддерживать контакт с аудиторией в России – одна из самых тяжелых вещей для нас с точки зрения отъезда. Мы понимаем, что там осталось очень много людей, которые имели для нас колоссальное значение и для которых мы тоже что-то значили. Мне бы очень хотелось найти способ поддержания этого контакта. Если бы это была просто эмиграция – вот взяли и уехали в эмиграцию, ну мало ли чего?! Тогда мы бы, конечно, приезжали минимум раз в полгода. Как искать способ сейчас? Это цифровое присутствие, в первую очередь. Мы стараемся это делать. Мы бы очень хотели записать когда-то аудиальную версию спектакля «Гибнет хор», потому что там у нас сложилась очень крутая музыкальная линия. Было бы здорово записать «Третье кабаре», мы про это думали еще в России – это может стать полноценным альбомом. Но пока это только мечты, потому что технически это отдельная большая работа, когда нужно взять несколько месяцев, сесть и заниматься этим.

Мы сделали много выводов из цифрового перформанса «Я здесь. Хроники маленьких людей». Один из них в том, что мы не вытащили из него все то, что хотелось и что мы планировали. Мы его протестировали. Мне кажется, что это верная история, однако хотелось бы, чтобы уровень ее глобальности был большим. Поэтому, с точки зрения цифрового присутствия, следующим шагом стала работа с «Театром Сопротивления», когда ребята предложили сделать нам аудиоспектакль по текстам украинского драматурга Иры Серебряковой, и мы с большим удовольствием и честью на это пошли, потому что это верно. И в этом, мне кажется, возникла большая цельность, чем когда мы самостоятельно сделали цифровой перформанс. Мы очень старались, причем сделали это в короткие сроки, и там совершенно невероятная работа была проделана композитором и звукорежиссером. Не уверена, что это имело большой отклик среди нашей аудитории. Но это было важно, полезно – поднять конфликтные темы среди нашей аудитории, оставшейся в России.

уехать нельзя остаться

С учетом того, как развивалось российское общество и как развивалась политическая среда, мы понимали, что наше присутствие в российской среде может быть конечным, поэтому никто из нас не мыслил себя в государственном репертуарном театре. Мы понимали, что привилегия говорить то, что нам хочется, то, что для нас является ценным, конечна. Мы только не знали, какой срок нам отведен. Мы думали, что это будет дольше. И у нас даже были мысли, что, может быть, то, что мы делаем, имеет еще какой-то общественный смысл, но это все, конечно, иллюзия. Потому что те процессы, которые происходят сегодня, чудовищные, на них невозможно повлиять высказыванием в рамках искусства. Но мы все равно продолжаем говорить.

У японцев была такая традиция, что если самураю нужно было совершить харакири по какой-то причине, а он в это время, скажем, играл в шахматы, то он не прерывал партию. То есть он знал, что это надо будет совершить, но партию он доигрывал. И то, что мы делали в России, во многом было этим завершением партии. Имеет ли это смысл? Как посмотреть. Но партию мы доиграли до самого финала.

о родине и поиске новых смыслов

Я не скучаю по России.

Я очень любила Петербург и снег на Караванной. Помните, как в пьесе Булгакова «Бег» – этот снег на Караванной, ради которого Чарнота вернулся. 24 февраля я проснулась в мире, где то, что я любила, перестало существовать. Где-то внутри меня живет надежда, что все это закончится. Но это уже будет не мой мир. Я уехала почти раньше всех, все-таки мне надо было увезти детей. И, когда я садилась в самолет из Домодедово, я точно знала, что больше никогда не вернусь. Даже если когда-то театр поедет на гастроли в Россию, я не поеду, потому что у меня не хватит душевных сил. Я заставила себя перестать скучать. Это такое чувство, как будто что-то умерло, и, конечно, ты возвращаешься к этому, но этот мир существует теперь только в моих воспоминаниях.

Я по-честному строю жизнь с нуля. Когда я приехала, я думала, что не буду заниматься театром, что театр будет жить, но без меня. Потом как-то по-другому все сложилось, и я счастлива, что у меня есть возможность заниматься любимым делом. Пока я буду оглядываться назад, образ будущего, который я могу создать здесь, не проявится.

Это все такое дурацкое нытье, потому что главное, чтобы произошла одна очень простая вещь: чтобы все закончилось, и дальше мир стал бы обретать какие-то иные, справедливые, правильные очертания. Первые несколько месяцев мне было тяжело говорить по-русски – большая внутренняя работа привела меня к тому, что это окей. Я стала искать новый смысл своего существования, потому что я все равно являюсь частью общества, которое допустило то, что произошло. Как сделать так, чтобы такого не произошло и не происходило – это очень большая и очень существенная персональная работа. На каждом этапе ты смотришь – а что ты лично мог сделать? Что ты не доделал?

Здесь вопрос про гражданскую ответственность. Потому что понятно – мы всегда высказывались против в рамках своей профессиональной деятельности. Но как все-таки можно быть более полезным, чтобы катастрофы не происходило?! Просто уехать и молчать нельзя. Если ты уехал, ты должен строить систему сопротивления! Как не молчать? Это и есть одна из сегодняшних задач и меня персонально как человека, который уехал, и нашего театра – уехав, не позволить создать себе свой мирок и играть «какие-то пьески». Надо не забывать, что весь мир сейчас втянут в конфликт, который может изменить человечество в очень плохую сторону – и уже его меняет.